Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
Мать Роситы была романтической особой с причудливыми идеями. Она обожала своего сына и жила в постоянном страхе, как бы с ним чего-нибудь не случилось, но, несмотря на это, захотела, чтобы он стал военным. Замыслив свою рискованную поездку, окончившуюся нападением на дилижанс, в ответ на возражения дочери она заявила:
— Карлисты — испанцы и кабальеро, они не могут обидеть женщин.
Несмотря на это «не могут», мать и дочь скоро оказались в плену; еще немного, и люди Падре вываляли бы их в перьях или побили палками.
Мартин пришел к убеждению, что почтенная сеньора обладает несокрушимой способностью неправильно представлять себе окружающее. Она видела все таким, как ей хотелось видеть, и убеждала себя, что факты соответствуют тому, что ей нарисовала ее фантазия. Но если о матери иной мог бы заметить, что у нее не хватает в голове винтика, то о дочери так никто бы не сказал. Она была на редкость живой и смышленой девушкой, обладала быстрым, практическим, ясным умом.
Нередко, чтобы развлечь раненого, Роса читала ему романы Дюма и стихи Беккера{165}. Мартин никогда не слышал стихов, и они привели его в восторг, однако самое большое впечатление произвели на него остроумные пояснения Роситы. От нее ничто не ускользало.
Вскоре Мартин уже смог вставать и, хромая, бродить по дому. Однажды, когда он рассказывал о своей жизни и приключениях, Росита внезапно спросила его:
— А кто такая Каталина? Ваша невеста?
— Да. Откуда вы это знаете?
— Вы много о ней говорили в бреду.
— А!
— Она красивая?
— Кто?
— Ваша невеста.
— Да, мне кажется, да.
— Как? Вам кажется, и только?
— Дело в том, что я знаю ее с детских лет и так привык к ней, что почти не представляю, какая она.
— Но разве вы не влюблены в нее?
— По правде говоря, не знаю.
— Это очень странно! Какая она на вид?
— Ну такая… беленькая вроде…
— А глаза у нее красивые?
— Не такие красивые, как ваши, — ответил Мартин.
Глаза у Роситы Брионес засверкали, и она бросила на Мартина один из своих загадочных взглядов.
Как-то вечером в Эрнани явился брат Роситы. Это был приятный, учтивый, но малообщительный молодой человек. Донья Пепита расхвалила своему сыну Салакаина как спасителя и героя. На следующий день Росита с матерью уехали в Сан-Себастьян, чтобы оттуда добраться до Логроньо. Мартин проводил их. Расставание было очень нежным. Донья Пепита его обняла, а Росита несколько раз пожала ему руку и сказала вполголоса:
— Приезжайте проведать нас.
— Приеду.
— Смотрите же, непременно.
Глаза Роситы обещали многое.
После отъезда матери и дочери Мартин словно пробудился от сна; он вспомнил о своей торговле, о своей былой жизни и, не теряя времени, отправился во Францию.
ГЛАВА VII
О том, как Мартин Салакаин погнался за новыми приключениями
Была зимняя ночь, и на улицах Сен-Жана-де-Люс шел дождь; одинокий газовый фонарь вздрагивал от порывов ветра, а из дверей таверн вырывались голоса и звуки аккордеонов.
В Сокоа — порту Сен-Жана-де-Люс, в матросском кабачке, разговаривали, сидя за столом, четверо мужчин. Время от времени один из них открывал дверь, выходил на безлюдную набережную, бросал взгляд на море и возвращался со словами:
— Пусто. «Стрелы» пока не видно.
Яростный шквалистый ветер свистел во мраке ночи и моря, волны с шумом разбивались о стенку набережной.
А в кабачке Мартин, Баутиста, Капистун и старик по имени Оспиталеч продолжали свою беседу; они разговаривали о карлистской войне, которая все тянулась и тянулась, не приходя к концу, — как хроническое заболевание.
— Война на исходе, — заметил Мартин.
— Ты думаешь? — спросил старый Оспиталеч.
— Да, дела у них плохи, и это меня радует, — сказал Капистун.
— А по-моему, это еще не конец, — возразил Оспиталеч.
— При обстреле Ируна карлисты просто осрамились, — сказал Мартин.
— А какими надеждами тешили себя французские легитимисты! Монахи Христианской доктрины{166} даже распустили детей на каникулы, чтобы они отправились на границу поглядеть представление. Сволочи! Да, уж полюбовались мы тогда на этого храбреца дона Карлоса и на его грозные батальоны; сначала он так и сыпал снарядами, а потом в Веру побежал — спасаться.
— Если война будет проиграна, мы разоримся, — пробурчал Оспиталеч.
Капистуна это не волновало, он собирался вернуться на родину; Баутиста на доходы от контрабанды уже успел прикупить себе земли. Но Салакаин был расстроен. Если бы его не удерживало желание разыскать Каталину, он отправился бы в Америку. Почти целый год он не имел вестей от своей возлюбленной; в Урбии не знали, где она находится, поговаривали, что донья Агеда умерла, но эти слухи не находили подтверждения.
Из четырех мужчин в кабачке Сокоа двое — Баутиста и Капистун — были довольны жизнью и разговаривали, двое других злились и молча поглядывали друг на друга. Снаружи лил дождь, бушевал ветер.
— Кто-нибудь из вас взялся бы за одно трудное дело, где придется рисковать шкурой? — спросил вдруг Оспиталеч.
— Только не я, — сказал Капистун.
— И не я, — ответил рассеянно Баутиста.
— О чем речь? — спросил Мартин.
— Речь о том, что надо отправиться в Испанию, в расположение карлистских войск, и добиться, чтобы кое-кто из генералов и, кроме того, сам дон Карлос подписали несколько векселей.
— Черт! Это нелегкая штука, — воскликнул Салакаин.
— Я знаю, что нелегкая, но заплатят хорошо.
— Сколько?
— Хозяин сказал, что дал бы двадцать процентов, если бы ему привезли подписанные векселя.
— А на какую сумму векселя?
— На какую сумму? Точно не знаю. А ты бы пошел?
— Почему нет? Если можно хорошо заработать…
— Тогда подожди минутку. Кажется, пришло судно, поговорим потом.
И действительно, в ночи раздался пронзительный свист. Четверо вышли на набережную и услышали шум разрезаемой винтом воды, а затем по лестнице, спускавшейся от набережной к воде, взбежали несколько моряков и принялись обвязывать конец троса вокруг причальной тумбы.