Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
Мальчик не стал вдаваться в лишние расспросы и в карнавальное воскресенье выбрал самые лучшие, какие нашлись, платья и отнес их в кондитерскую. Учитель и ученик облачились в женскую одежду и, взяв каждый по метле, отправились к церковной паперти.
Когда Арисменди, его жена и дочери вышли из церкви, Какочипи и его ученик бросились к ним и осыпали их градом ударов и насмешек. Хосе припомнил Арисменди, что у него фальшивые зубы, его жене — что она носит накладные волосы, а старшей дочери — ее возлюбленного, с которым она поссорилась, и после еще целого залпа таких же неуместных выходок обе маски, подпрыгивая и подскакивая, убежали прочь.
На следующий день, отправляясь в дом Арисменди, Кракаш думал:
«Вот уж будут меня расхваливать за вчерашнее!»
Но когда он вошел в комнату, ему показалось, что все какие-то чересчур серьезные. А потом к нему приблизился Арисменди и сказал не то что суровым, а просто яростным голосом, в страшном гневе, ab irato: [30]
— Чтобы ноги вашей не было в моем доме. Балбес! Если бы вы не были слабоумным, я бы вас в шею вытолкал!
— Но за что? — спросил Хосе.
30
В гневе (лат.),
— И вы еще спрашиваете, глупец? Тот, кто не умеет вести себя по-людски, не должен общаться с людьми. Я предполагал, что вы дурак, но не подозревал, что до такой степени.
Первый раз в жизни Какочипи почувствовал себя оскорбленным. Он заперся дома и стал думать о Селедонии, второй дочери Арисменди, о ее нежном голосе и о eloquendi suavitatem [31] , с которым она произносила по утрам свое:
— Добрый день, Хосе!
Какочипи пришел к убеждению, что он, как и сказал ему Арисменди, дурак, а кроме того, по уши влюблен. Эти два открытия побудили Хосе сменить платье, подстричь волосы, надеть новый берет и восстать против того, чтобы его называли Кракашем.
31
Приятном выговоре (лат.).
— Эй, Кракаш, — окликал его кто-нибудь на улице.
— Послушай-ка! Мне показалось, что ты назвал меня Кракаш, — говорил он.
— Да, а что?
— А то, что я не желаю, чтобы ты меня так звал.
— Но постой, Кракаш…
— Вот тебе. — И Хосе пускал в ход кулаки.
Так, в короткий срок, он уничтожил свою кличку Кракаш. Селедония Арисменди заметила преображение Какочипи и поняла, какую роль в этой перемене сыграла она. Хосе видел, что девушка смотрит на него ласково, но был так застенчив, что никогда не осмелился бы ничего ей сказать.
Его любовь уже была готова кануть в вечность, так и не дойдя до первой главы, когда сын аптекаря решил ускорить события.
Он захотел посмеяться над Хосе — сочинил дочке Арисменди смешное любовное письмо и подписался «Хосе Кракаш».
Девушка известила Хосе, что над ним задумали подшутить, но она все равно его уважает и пусть он придет к ее дому, и они поговорят.
Хосе пришел, увидел Селедонию, пожелал ей доброго вечера, а дальше и не знал, о чем говорить; она спросила, здорова ли его матушка, Андре Антони, он ответил, что здорова, и тогда она сказала:
— До завтра, Хосе.
— Прощайте.
Какочипи так и застыл на том месте, где стоял, словно оглушенный, он задыхался и, желая подышать свежим воздухом, вышел из Толосы и зашагал по дороге в Аноэту; он прошел через Аноэту, потом через Пруду, миновал Вильябону и все шел да шел, пока не наткнулся на отряд Падре, который направлялся завоевывать славу viribus et armis [32] . Кто-то из отряда остановил его и вынудил спуститься с любовно-музыкальных высей, в которых он парил, предложив ему на выбор — либо быть избитым палками, либо присоединиться к отряду.
32
Силой и оружием (лат.).
Несмотря на всю свою любовь к музыке, Хосе Какочипи не пожелал, чтобы на его спине исполняли гаммы, и вот уже месяц, как находился в отряде.
Такова была история Хосе Кракаша, которую рассказал Данчари Студент с добавлением еще нескольких исковерканных латинских слов сверх тех, что привел автор.
ГЛАВА V
О том, как отряд Падре остановил дилижанс неподалеку от Андоаина
На третий день пребывания на постоялом дворе безделье стало тягостным, и Мыловар и Лушия договорились остановить этим же утром дилижанс, который ходил из Сан-Себастьяна в Толосу.
По обе стороны дороги расположили цепочкой дозорных; самые передние были обязаны при появлении дилижанса предупредить соседей, а те, в свою очередь, — следующих, и постепенно все должны были стянуться к постоялому Двору.
Мартина и Баутисту оставили с Падре и Мыловаром, потому что командир отряда и его помощник не очень им доверяли.
Около одиннадцати часов утра поступило сообщение, что дилижанс появился на дороге. Люди, которые следили за его продвижением, начали незаметно отходить к постоялому двору.
Дилижанс был почти полон. Падре, Мыловар и еще несколько человек вышли на середину дороги.
Когда экипаж подъехал, Падре поднял свою палку и крикнул:
— Стой!
Анчуса и Лушия схватили лошадей под уздцы, и экипаж остановился.
— Arrayua! Падре! — завопил кучер. — Мы пропали!
— Всем выйти! — приказал Падре.
Эгоскуэ распахнул дверцу дилижанса. Изнутри послышались тревожные восклицания и крики.
— Милости просим, — сказал галантно Эгоскуэ. — Вылазьте, да без шума.
Первыми вышли два баскских крестьянина и священник, за ними — светловолосый мужчина, по виду иностранец, а потом выпрыгнула черненькая девушка, которая помогла сойти седой толстой сеньоре.
— Господи боже мой, куда это нас ведут? — воскликнула сеньора.
Никто ей не ответил.
— Анчуса! Лушия! Отпрягите лошадей, — крикнул Падре. — А теперь — все на постоялый двор.
Анчуса и Лушия увели лошадей, и возле Падре осталось только человек восемь, считая Баутисту, Салакаина и Хосе Кракаша.