Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
ГЛАВА III
О некоторых отчаянных людях из отряда Падре
Когда экзекуция закончилась, Лушия отдал приказ выступать, и человек пятнадцать — двадцать направились за ним к Ойярсуну, по дороге, которая пролегает через Куэста-де-ла-Агония.
Отряд передвигался двумя группами; Мартин шел с первой, Баутиста — со второй.
Никто из людей отряда не производил неприятного впечатления. Большинство из них походило на местных крестьян; почти все были в черном, в маленьких синих беретах, на некоторых вместо сапог — абарки{157} и ноги обмотаны овчиной.
Лушия, предводитель отряда, был одним из помощников Падре и, кроме того, возглавлял его личную охрану. Он, без сомнения, пользовался доверием командира. Был он высокий, костлявый, с огромным носом, весь какой-то иссохший. Поэтому всегда казалось, будто видишь его в профиль. На жилистой шее выдавался кадык.
Выглядел Лушия человеком неплохим, весельчаком, умеющим расположить к себе других. Он, конечно, считал Салакаина и Баутисту прекрасным пополнением, но не доверял им и вел их хотя и не как пленных, но порознь, чтобы они не смогли переговорить наедине.
У Лушии были свои помощники: Прашку, Белча и Ласала Труба. Прашку — бородатый, краснолицый, вечно улыбающийся толстяк, если судить по его словам, думал лишь о том, как бы хорошенько поесть и выпить. Всю дорогу он только и говорил что о еде: об ужине, который они отняли у священника в одном городке и у школьного учителя в другом, о жареном барашке, которого они съели в одной деревне, и о бутылках сидра, которые нашли в какой-то таверне. Для Прашку война была всего лишь вереницей сытных обедов и обильных выпивок.
Белча и Ласала Труба шли рядом с Баутистой.
Белча значит по-баскски «негритенок», его звали так, потому что он был маленький и смуглый; у Ласалы Трубы на лбу красовался страшный шрам. Кличка его происходила от его прежнего занятия — он когда-то служил надсмотрщиком, таким, который трубит в рожок: подает сигнал начала и конца работы.
Около шести часов вечера они добрались до Аричулеги, горы вблизи Ойярсуна, и вошли в хижину неподалеку от часовни.
Эта хижина была штаб-квартирой Падре. Там же он держал и свой склад оружия.
Сам командир отсутствовал. В хижине находилось около двадцати человек из резерва. Скоро стемнело. Салакаин и Баутиста съели по миске бобов и заснули на отличном ложе из сухого сена.
На следующий день спозаранку оба почувствовали, что кто-то расталкивает их, вскочили и услышали голос Лушии:
— Ну, скорей! Пошли.
Через мгновение отряд уже был на ногах. В полдень они сделали привал в Фагольяге, а к вечеру прибыли к постоялому двору поблизости от Андоайна, где и остановились. Лушия сказал, что тут сейчас находится Падре.
Действительно, немного погодя Лушия позвал Салакаина и Баутисту.
Они поднялись наверх по деревянной лестнице и постучали в одну из дверей.
— Можно? — спросил Лушия.
— Войдите.
Салакаин, несмотря на то что он был человеком закаленным, почувствовал легкую дрожь во всем теле, но взял себя в руки и вошел в комнату улыбаясь. Баутиста готовился заявить протест.
— Говорить буду я, — сказал Мартин зятю, — ты молчи.
Свет от фонаря освещал комнату с подвешенными на потолке кукурузными початками и сосновый стол, за которым сидели двое мужчин. Один из них был Падре, другой — его заместитель, командир, известный под кличкой «Мыловар».
— Добрый вечер, — произнес по-баскски Салакаин.
— Добрый вечер, — ответил любезно Мыловар.
Падре не ответил. Он читал какую-то бумагу.
Это был плотный человек лет тридцати с лишним, роста, пожалуй, низкого, ничем на вид не примечательный. Единственное, что придавало ему своеобразие, был его взгляд — косой, тяжелый, угрожающий.
Через несколько минут Падре поднял глаза и сказал:
— Добрый вечер.
Затем вернулся к чтению.
В его поведении проглядывало желание внушить страх. Салакаин это почувствовал, принял безразличный вид и спокойно разглядывал Падре: его черный берет был низко надвинут на лоб, словно Падре боялся, как бы ему не заглянули в глаза, подбородок давно не бритый, щетинистый, волосы короткие, на шее косынка, черная куртка застегнута на все пуговицы, между колен зажата толстая палка.
В этом человеке было что-то загадочное, присущее кровожадным существам, убийцам и палачам; молва о его жестокости и дикости распространилась по всей Испании. Он знал об этом и, по всей вероятности, гордился ужасом, который вызывало у всех его имя. В сущности же, он был истеричным беднягой, жалким маньяком, одержимым мыслью о своем божественном призвании. Будучи рожден, если верить слухам, в канаве в Эльдуайене, он сумел получить духовный сан и церковный приход в городке возле Толосы. Однажды, когда он служил мессу, за ним пришли жандармы. Падре, сказав, что пойдет снимет облачение, выскочил в окно, скрылся и стал собирать свой отряд.
Этот зловещий человек был удивлен твердостью и спокойствием Салакаина и Баутисты и, не глядя на них, спросил:
— Вы баски?
— Да, — сказал Мартин, выступив вперед.
— Чем занимаетесь?
— Контрабандой оружия.
— Для кого?
— Для карлистов.
— С каким комитетом связаны?
— С Байонной.
— Какие ружья вы переправляете?
— Бердан и Шасспо.
— Это правда, что у вас спрятано оружие около Урдакса?
— И там, и в других местах.
— Для кого вы его привезли?
— Для наваррцев.
— Хорошо. Мы отправимся за этим оружием. И если его не найдем, вы будете расстреляны.
— Ладно, — хладнокровно ответил Салакаин.
— Уходите, — сказал Падре, раздосадованный тем, что не смог навести страх на своих собеседников.
Когда они уже шли по лестнице, их догнал Мыловар.
Он был похож на военного и казался человеком любезным и хорошо воспитанным.
Раньше он служил жандармом.
— Не бойтесь, — сказал Мыловар. — Если все сделаете как надо, ничего с вами не будет.