Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Проверить, есть ли у вас бумаги.
Мартин достал и предъявил им свой пропуск. Старик почтенного вида взял пропуск и стал его внимательно читать.
— Вы что, не видите, что я офицер? — спросил Мартин.
— Это не имеет значения, — возразил старик. — Кто находится внутри?
— Две монахини из обители Реколетас, они едут в Логроньо.
— Вы разве не знаете, что в Виане либералы? — спросил старик.
— Неважно, мы проедем.
— Поглядим-ка на этих сеньор, — пробормотал старичок.
— Эй, Баутиста! Будь начеку, — сказал Мартин по-баскски.
Урбиде соскочил с козел, за ним сошел служка. Престарелый начальник патруля открыл дверцу экипажа и направил свет фонаря на лица путешественниц.
— Кто вы такие? — поспешно спросила настоятельница.
— Мы волонтеры Карлоса Седьмого.
— Тогда задержите нас. Эти люди нас похитили.
Не успела она договорить, как Мартин ударил ногой по фонарю, который был в руке старика, а затем толчком сбросил почтенного старца в придорожную канаву. Баутиста выхватил ружье у одного патрульного, а двое других меж тем напали на служку.
— Да я-то не из этих! Я карлист, — завопил тот.
Поверив ему, патрульные бросились па Мартина; он отбивался от обоих сразу; один из волонтеров кольнул его штыком в левое плечо, а Мартин, придя в ярость от боли, нанес ему удар шпагой и проткнул насквозь.
Волонтеры обратились в бегство, оставив на земле своего товарища и ружье.
— Ты ранен? — спросил Баутиста шурина.
— Да, но рапа, кажется, пустячная. Поехали!
— Возьмем с собой ружье?
— Да. Сними патронташ с этого, которого я уложил, и в путь.
Баутиста передал Мартину ружье и пистолет.
— Ну-ка! Полезайте внутрь! — сказал Мартин служке.
Тот, дрожа, влез в кузов, и экипаж покатился по дороге,
увлекаемый мчащимися галопом лошадьми. Проехали прямо через центр какого-то городка. Кое-где в домах открылись окна, кое-кто из горожан вышел на улицу, очевидно, думая, что едет артиллерийский фургон. Через полчаса Баутиста остановил лошадей. Оборвался один из ремней подпруги, и пришлось налаживать его, прорезав в нем дырку перочинным ножом. Шел проливной дождь, дорога постепенно превращалась в трясину.
— Придется ехать медленнее, — сказал Мартин.
И они на самом деле поехали медленнее, однако через четверть часа далеко сзади послышался стук копыт скачущих во весь опор лошадей. Мартин выглянул в окно — без всякого сомнения, это была погоня. Цоканье подков с каждой минутой все приближалось.
— Стой! Стой! — раздался крик.
Баутиста хлестнул лошадей, и экипаж помчался с головокружительной скоростью. На поворотах старое ландо все перекашивалось и так трещало, словно вот-вот развалится на куски. Настоятельница и Каталина молились; служка охал, забившись в угол.
— Стой! Стой! — снова завопили сзади.
— Вперед, Баутиста! Вперед! — крикнул Мартин, высунув голову в окошко.
В эту минуту раздался выстрел, и совсем рядом с Мартином просвистела пуля. Он зарядил пистолет, разглядел в темноте коня и всадника, которые нагоняли экипаж, — выстрел, п лошадь тяжело рухнула на дорогу. Преследователи продолжали стрелять по экипажу, кое-где он был уже пробит пулями. Тогда Мартин зарядил ружье, высунулся до пояса из окошка и начал стрелять в ту сторону, откуда слышался лошадиный топот; гнавшиеся за экипажем люди стреляли тоже, но ночь была темная, и ни Мартин, ни преследователи не могли целиться точно. Баутиста, пригнувшись на козлах, гнал лошадей галопом; ни одна из них не была ранена, все шло хорошо.
С наступлением рассвета погоня прекратилась. На дороге больше никого не было видно.
— Я думаю, можно остановиться, — крикнул Баутиста. — А? Упряжь снова порвалась. Остановимся?
— Остановимся, — сказал Мартин. — Никого не видно.
Баутиста остановил экипаж, и они стали чинить ремень.
Внутри экипажа стонал и молился служка, Салакаин вытолкал его на дорогу.
— Лезь на козлы, — сказал Мартин. — Что, у тебя в жилах крови нет, что ли, чертов ты пономарь?
— Я мирный человек, я не люблю мешаться в такие дела и причинять кому-нибудь вред, — прохныкал тот.
— Да ты, случайно, не монашка ли переодетая?
— Нет, я мужчина.
— А ты не ошибаешься?
— Нет, я мужчина, несчастный мужчина, если вам так больше нравится.
— Это не помешает тем, кто скачет за нами, вогнать несколько свинцовых шариков в кусок холодного сала, который ты называешь своим телом.
— Какой ужас!
— Поэтому тебе надо уразуметь, рохля ты несчастная, что, когда человек оказывается перед выбором: умереть или убить, он не должен болтать глупости, трястись и молитвы читать.
Грубые слова Мартина подействовали на служку, и он даже немного взбодрился.
Когда Баутиста собрался снова подняться на козлы, Мартин предложил ему:
— Хочешь, я буду править?
— Нет, нет. Я в порядке. А как твоя рука?
— По-моему, ничего серьезного.
— Поглядим?
— После, после, нельзя терять времени.
Мартин открыл дверцу, уселся и, обращаясь к настоятельнице, сказал:
— Что же касается вас, сеньора, то, если вы еще раз заверещите, я привяжу вас к дереву и оставлю на дороге.
Страшно перепуганная Каталина плакала. Баутиста сел на козлы, служка рядом с ним. Экипаж медленно тронулся в путь, но через некоторое время опять послышались звуки, похожие на стук копыт.
Патроны кончились, лошади выбились из сил.
— Наддай, Баутиста! Еще немного! — крикнул Мартин, высунув голову в окошко. — Вот так! Чтоб искры летели из-под копыт!
Возбужденный Баутиста гикал и щелкал кнутом, экипаж мчался как молния, и скоро они перестали слышать за собой лошадиный топот.