Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
Фонарщик подробно описывал осквернителей кладбищ, воровавших каменные могильные плиты для продажи в сырные лавки и медь с гробов для сбыта старьевщикам, и злодеев, которые забирались в склепы, там ночевали и хранили наворованное добро в гробах.
С большим удовольствием повествовал Бельтран о том, как когда-то на кладбище Патриаркаль он помог могильщику вскрыть запаянный цинковый гроб, где покоился труп епископа в митре и полном облачении. Когда гроб был взломан, говорил фонарщик, оттуда потянуло таким запахом, что они едва не потеряли сознание. Да, от мертвого епископа тоже не святым духом пахнет.
Бельтран был знатоком городских окраин и лучше любого разбирался в географии мадридских предместий. Фонарщик водил знакомство со всеми проживавшими в его квартале грабителями, птицеловами и браконьерами, которые ловили в Эль-Пардо{233} кроликов, фазанов и ланей, принадлежавших королю, и сбывали их в ближайших харчевнях. Побывал Бельтран и в Париже: заключив контракт с одним испанским импресарио, он уехал туда в качестве служителя при быках для корриды, а также на площадке для игры в пелоту. Однако берега Сены не вдохновляли его — он не создан был для жизни на чужбине.
Заинтерсовался Тьерри и еще одним жителем квартала. Этот господин, на которого не раз работал Бельтран, был обыкновенным вором, обкрадывавшим частные дома, — словом, одним из тех, кого на языке полиции именуют домушниками. Он жил в небольшом особняке, который занимал выгодную стратегическую позицию и, словно часовой на посту, одиноко стоял на краю квартала. Звали вора дон Хосе. Он почти не выходил из дому. Ни с кем не разговаривал. Только с Бельтраном открывал душу, пускаясь в откровенности. У этого невысокого, щуплого, лысого, приятного с виду человека были жена и двое детей — сын и дочь. Он располагал кое-каким состоянием, которое сколотил благодаря тому, что долгое время обкрадывал могилы. Дон Хосе в совершенстве владел четырьмя языками и с одинаковой легкостью выдавал себя за Гомеса из Севильи, Солера из Барселоны,{234} Смита из Ливерпуля или Дюрапа из Пуатье.
По рассказам Бельтрана, в последние годы этот человек совершал кражи без всякой подготовки и сообщников. Он был виртуозом в своем деле и работал в одиночку.
В иной воскресный или праздничный день дона Хосе вдруг охватывала жажда приключений, он поддавался прихоти и начинал действовать. Домушник надевал весьма элегантный костюм, набрасывал на плечи плащ, брал с собой отмычку и другие необходимые инструменты, прощался с домочадцами с таким видом, словно уходит на прогулку, и направлялся в какой-нибудь отдаленный богатый квартал.
Там дон Хосе подходил к подъездам особняков, звонил и, когда ему открывали, называл какое-нибудь вымышленное лицо; если на его звонки никто не отзывался, вор немедленно принимался за работу, быстро взламывал замок и проникал в дом.
Дон Хосе запирал дверь изнутри, обходил комнаты и планомерно грабил их. Он тщательно осматривал все, отбирая наиболее ценные предметы и оставляя тяжелые, неудобные для переноски вещи. Затем он вытаскивал из кармана куртки заранее приготовленный черный мешок, складывал туда добычу, открывал дверь, оглядывал улицу и, не заметив ничего опасного, закутывался в плащ и уходил.
Если во время этой тонкой операции его заставали врасплох, он прерывал работу, подходил к двери и учтиво обращался к испуганному пришельцу с просьбой вызвать жандармов — он, дескать, готов без всякого сопротивления отдать себя в их руки. Благодаря этому его осуждали за попытку кражи, то есть за деяние, которое согласно соответствующей статье уголовною кодекса влечет за собою незначительное наказание.
Дон Хосе уверял Бельтрана, что воровство волнует сильнее любой другой страсти. Любовь, честолюбие, политика — все это тускнеет рядом с ним. Чтобы подтвердить свою мысль, он рассказал Бельтрану следующий анекдот:
Как-то раз в Кадисе готовилось ограбление, затеянное одним очень ловким вором из Хереса и его приятелем из Пуэрто-де-Санта-Мария. Житель Хереса был страстный любитель напитка, названного по имени этого города, и других вин не переносил. Вор же из Пуэрто утверждал, что самое лучшее вино — это мансанилья, изготовленная в его родных местах. Ловкач из Хереса обдумывал предстоящее дело, пребывая в мечтательном настроении и потягивая свое любимое вино. В это время приходит его друг из Пуэрто, приносит бутылку мансанильи и наливает в стаканы. Вор из Хереса машинально берет стакан, делает глоток, испуганно раскрывает глаза и изрекает:
— Послушай, старина, это что — слабительное?
Вот и для дона Хосе настоящим хересом казалось воровство, а все остальное было лишь слабительным.
Вполне вероятно, что некоторые свои кражи он просто выдумывал или приписывал себе, чтобы предстать перед слушателями в более выгодном свете и удовлетворить свое авторское самолюбие. Самый длительный срок, который пришлось отбывать дону Хосе, он получил в одном из городов Центральной Франции за ограбление банка. Он проник в помещение, вскрыл сейф и присел выкурить сигарету, чтобы собраться с мыслями и решить, как лучше уложить ценности. В этот момент два зверского вида банковских сторожа, не способные понять муки творчества, набросились на нашего мыслителя, и он вопреки своему обыкновению вынужден был обороняться.
Тьерри несколько раз проходил мимо особняка домушника, но так и не познакомился с его хозяином — тот не выходил из дому. В ту пору квартал заселяли загадочные, подозрительные, безымянные личности с темным прошлым. Почти каждый день они выползали из своих щелей и направлялись в центр города обделывать свои грязные делишки. Район Куатро-Каминос притягивал к себе преступный люд, перебиравшийся туда из бедняцких кварталов города.
В этом районе жил еще один любопытный человек — то ли разжалованный, то ли отставной полицейский, квартировавший в дешевой комнатушке, которую сдавала ему старая смешная ростовщица, известная под именем доньи Пакиты. Она жила в кирпичном особняке с садом, вокруг которого высились глинобитные стены, ощетинившиеся вмазанными в них осколками стекол. Дом этот был настоящим складом старья, лавкой древностей или ноевым ковчегом, как выражались соседи. Он ломился от мебели, одежды, горшков, камки и груды книг. Поговаривали, что донья Пакита очень богата и хранит в банках из-под консервов множество купюр в тысячу песет. В молодости эта гарпия, кажется, была фигуранткой в каком-то театре и вела скандальный образ жизни. Любой посетитель, пожелавший увидеться со старухой, неизменно попадал сначала к мрачного вида субъекту — управляющему доньи Пакиты. В верхнем этаже особняка снимал комнату полицейский. Каждый день, невзирая на погоду, полицейский отправлялся в центр Мадрида о чем-то хлопотать и чего-то добиваться. И утром и вечером он, словно паралитик, тащился, опустив голову, по городским улицам, останавливался у витрин магазинов, у входа в фотографии и снова с грустным видом и потухшим взором продолжал свой путь. Глядя на него, Тьерри невольно вспоминал «человека толпы» Эдгара По.{235} Это постоянное хождение, долгие, час за часом, странствия без видимой цели по улицам повергали Хайме в ужас.
Жили в квартале и другие изломанные судьбой, загадочные люди, но для Тьерри они оставались лишь силуэтами, бесплотными тенями.
XVI
Иногда в особняке Тьерри появлялся друг Сильвестры и Бельтрана-фонарщика, деревенский священник дон Антолин Торресилья, сын одного из бывших приказчиков семьи Лопес де Гамбоа.
Дон Антолин уверял, что знал Хайме, когда тот был еще ребенком, и с первой же встречи заговорил с ним на «ты», Тьерри ответил ему тем же. Святой отец влачил нищенское существование, будучи коадъютором в приходской церкви и помогая отпевать покойников. Таких священнослужителей зовут «могильными жуками». Он читал также проповеди в Мадриде и в других местах, но везде ему платили до смешного мало. Лицом и повадками дон Антолин напоминал крестьянина. У этого высокого смуглого сорокалетнего мужчины с густыми черными волосами были прекрасные зубы, большие руки, длинные ноги, громовой голос, смех варвара и неистребимая страсть к карточной игре. В ту пору дон Антолин свел знакомство с двумя одинокими спиритками и частенько наведывался в их домишко на улице Гиндалера, где эти старые девы, если верить их словам, угадывали с помощью кухонной табуретки, что хотят поведать им духи. Дон Антолин вознамерился убедить их в пагубности общения со злыми духами через посредство кухонных табуреток; однако, даже удостоверившись в тщетности своего вмешательства, он продолжал посещать спиритические сеансы и доказывать хозяйкам, что одухотворенная кухонная табуретка