Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Главное — жить и добывать деньги, — разглагольствовал Карлос, упражняясь в цинизме. — Я не верю в литературные теории. Тот, у кого есть талант и своя индивидуальность, в конце концов все равно преуспеет.
Весною того же года в кафе появился молодой человек по имени Хайме Тьерри, приехавший из Северной Америки. Завсегдатаи немедленно обвинили этого несколько тщеславного юношу лет двадцати двух — двадцати трех в том, что он разыгрывает из себя лорда Байрона и денди. Однако это был не холодный денди-аристократ, столь характерный для Великобритании, а своего рода денди-революционер, сильно смахивавший на анархиста.
Когда Тьерри причисляли к богеме или журналистской братии, он протестовал:
— Я ни к журналистам, ни к богеме никакого отношения не имею. Считайте меня авантюристом, богема же здесь ни при чем. Не такой я дурак, чтобы не иметь крова, подыхая с голода, и смеяться над теми, кто наслаждается комфортом в роскошных особняках.
Большинство посетителей кафе не любили Тьерри, он внушал им неприязнь, симпатизировали ему лишь немногие. Новичок не скрывал своего чрезмерного и неистового индивидуализма. Вел он себя высокомерно и вызывающе, то и дело разжигал ожесточенные диспуты, которые заканчивались скандалами и взаимными оскорблениями. Литературная поросль, собиравшаяся в кафе, не отличалась ни сердечностью, ни взаимопониманием, ни доброжелательством, все спорные вопросы эти молодые люди решали, вернее, обходили с помощью насмешек, эпиграмм и издевательств.
Тьерри враждебно относился к южноамериканцам, с которыми постоянно препирался, и был противником Соединенных Штатов, считая, что они рано или поздно объявят войну Испании. «У Штатов, — заявлял он, — несмотря на их меркантилизм и любовь к грабежу, сильный характер, тогда как Латинская Америка всегда останется лишь плохой копией Европы». Тьерри любил противоречить всем и вся. Он утверждал, что французы — тугодумы, а Париж — заурядный и малоинтересный город. Любому человеку, побывавшему в Нью-Йорке, Париж покажется большой деревней, где процветает старомодная и скучная бульварная литература. В Париже, как и в других крупных французских городах, жизнь та же, что и в Мадриде: в хорошие дни жители толпами фланируют по улицам, в непогоду сидят дома. В Нью-Йорке все не так: там и при десяти градусах холода, и при сорокаградусной жаре люди вечно куда-то спешат.
Такие рассуждения приводили в ярость американцев, для которых съездить в Париж было все равно что получить звание доктора. Тьерри нападал и на латиноамериканцев, обвиняя их в глупом, прямолинейном, вульгарном подражании всему парижскому, доставалось и молодым янки, чей банальный оптимизм свидетельствовал, по его мнению, о полном их ничтожестве. Тьерри прочел кое-что из Ницше во французском переводе и Достоевского по-английски. Потом он прочитал современных британских писателей — Мередита, Стивенсона, Киплинга. Знакомство Тьерри с творчеством английских авторов отличало его от остальной литературной братии. Другим отличием была его страсть к музыке. Писательская молодежь в большинстве своем не знала и не чувствовала музыки, а многие, вслед за одним известным литератором, считали ее набором самых дорогостоящих и самых неприятных звуков.
XII
Карлос, свидетель горячих споров, затеваемых Тьерри, вознамерился использовать забияку в своих целях: поэтому он сблизился с ним и стал его сторонником. Он составлял ему компанию и служил гидом в мире мадридских политических деятелей, литераторов и журналистов. Хайме Тьерри был сыном французского инженера и испанки, обосновавшихся в Соединенных Штатах. На визитных карточках молодого литератора значилось: Хайме Тьерри-и-Лопес де Гамбоа.
Тьерри много пил. В Северной Америке он пристрастился к крепким коктейлям с причудливыми иностранными наименованиями. Эту привычку он почитал признаком превосходства: умение разбираться в английских названиях различных алкогольных смесей и тому подобного пойла, изготовляемого в стране янки, казалось ему чуть ли не настоящей наукой.
Хайме был недурен собой. Этот белокурый юноша высокого роста с длинными руками и ногами, худощавый и узкоплечий, нетерпеливый и заносчивый, напоминал виконта из французского романа. Цвет лица у него был скверный, желтушный. Ходил слух, — видимо, имевший основание, — что Тьерри частенько румянит по вечерам щеки, чтобы не походить на мертвеца. Это, естественно, вредило его репутации. Еще одной плохо скрытой слабостью Тьерри была привычка глядеться в зеркала и витрины магазинов. Он постоянно изучал свое отражение в окнах кафе и даже носил в кармане зеркальце. Это пристрастие тоже казалось людям своего рода манией, тем более что никакой меры при этом юноша не соблюдал.
Хайме рассказал Карлосу о своей жизни. Отец его рано овдовел и вскоре женился на американке. Молодой человек оди-наново ненавидел и отца и мачеху, мечтал, чтобы они поскорее умерли. Детство Тьерри прошло в небольшом местечке в провинции Бургос, где у семьи его матери было скромное поместье, потом его отправили во Францию, и лет до двенадцати — четырнадцати он учился в коллеже, а затем переехал с родными в Соединенные Штаты. В Нью-Йорке он зачитывался Эдгаром По и особенно Уотом Уитменом, чьи стихи привели его в такой восторг, что он захотел подражать любимому поэту и лично познакомиться с тем миром, который описал в своих творениях певец рабочих, моряков, грузчиков и лоцманов. Молодой Тьерри исколесил весь Лонг-Айленд, скитался по разным штатам, побывал в Мексике и на Кубе.
Как только Хайме получил причитавшуюся ему долю материнского наследства, он решил поехать в Испанию и немедленно сел на корабль. Тьерри хорошо владел испанским, французским и английским языками; по-английски он говорил с американским акцентом. Он безгранично восхищался Испанией и ее литературой, но писать испанские стихи все же не решался, хотя мечтал об этом с отроческих лет. Испанский литературный язык он знал сравнительно плохо.
Молодой Тьерри был немного неврастеничен. Он часто жаловался на неприятные ощущения в области желудка, его порою поташнивало. Врачи уверяли, что это пустяки и что с возрастом все пройдет. Другим следствием этого невроза был неуравновешенный характер. Тьерри внезапно становился то любезен, то груб, то решителен, то робок, то пуглив, то отважен. Отличительной его чертой было неумение приспосабливаться к окружающей среде: он постоянно утрачивал чувство реальности, па внешние раздражения реагировал очень остро.
Когда Карлос Эрмида рассказал матери о сумасбродствах своего друга, донья Антониа предупредила сына:
— Не очень-то дружи с ним. Люди с таким характером способны выкинуть все что угодно.
Тьерри одевался несколько крикливо и любил щеголять в сюртуке и цилиндре. В парк Буэн-Ретиро он не раз приходил вечерами в светлом костюме и шляпе.
В нем боролись противоречивые задатки: от отца-француза он унаследовал развитый социальный инстинкт, от матери — склонность к индивидуализму и отчасти мистицизму; многое, наконец, он приобрел от американцев, но влияние это не затронуло его глубоко, а лишь привило ему поверхностное преклонение перед размахом промышленных, банковских и биржевых дел.
Тьерри был человек действия, любил работать, но еще не нашел своей дороги и не знал, куда приложить силы. По временам его охватывало безнадежное чувство тоски и опустошенности. В такие минуты ему казалось, что жить сегодняшним днем и наслаждаться доступными удовольствиями — вполне достаточно, чтобы с грехом пополам тянуть житейскую лямку.
Иногда же он, напротив, предавался сладостным мечтам. Несмотря на повадки отчаянного авантюриста, в нем оставалось еще много детского. Он был из тех, кто не может жить в одиночестве: он нуждался в семье, друге, женщине — в ком-то, кто дополнял бы его «я». Тьерри постоянно угнетало ощущение своей отчужденности и неполноценности. О матери он вспоминал с искренней грустью. Отец, видимо, бросил Хайме. Это был удачливый человек и сердцеед, вечно запутывавшийся в историях с женщинами.