Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Уж не принимаешь ли ты меня за рабовладельца?
Уставясь на блеск фальшивых своих перстней, дайфа задумалась, что-то вспоминая. Крашеные ее губы прошептали:
— Когда-то у нас уж е был с тобой такой разговор… Помнишь, Вегильяс? Слово в слово.
И, не услышав ответа, несчастная грешница ушла в себя и, словно оцепенев, тупо уставилась на стекляшки своих дешевых колец.
II
Доносились приглушенные звуки гитары, пение, взрывы смеха, шарканье туфель и хлопки в ладоши, которыми сопровождали свой танец веселящиеся девицы. Слышались крики, беготня, хлопанье дверей. Потом тяжелые хрипы и звук шагов в коридоре. Стук в дверь и голос Тарасены:
— Дверь на задвижку! Сюда ломится Домисьяно со своими песнями! Скорее на задвижку! Он мечется по комнатам и скандалит.
Все еще погруженная в созерцание призрачного богатства на пальцах своих рук, Лупита Романтик вздохнула:
— А вот Домисьяно относится к жизни так, как она того заслуживает!
— Посмотрим, что он скажет, когда наступит пробуждение!
— Боже! Да разве мы не говорили об этом минуту назад, когда ты сам предсказал полковнику ла Гайдара скверный конец?
Вегильяс вскричал:
— Никогда я не выдавал тебе этого секрета!
— Неужто мне примерещилось? Уж верно, нечистый принял тогда твое обличье, Начито!
— Ты ошиблась, Лупита, тебе показалось.
Пение, звон гитары, возгласы и хлопки в ладоши в коридоре приближались. На мотив песни, популярной у жителей равнин, гуляка выводил:
Уважаемый Вегильяс, Брось ласкать свою красотку, Отдохни да за усопших Пропусти стакан в охотку.— Господи! Да ведь эту самую песню мы уже слышали с тобой однажды, когда вот так же, как сегодня, валялись в постели!
Истерично — видимо, от душившего его страха — хохотнув, Начо Вегильяс шлепнул свою подругу по заду:
— Лупита, это нарочно для тебя поется… чтобы выбить дурь, которую ты забрала себе в голову!
— Отстань, Вегильяс!
— Это ты отстань…
Пение и перебор гитары раздались под самой дверью. Огни на алтаре заколебались, на крестах и распятьях запрыгали световые блики. Лупита прошептала:
— Начито, ты в добрых отношениях с ла Гандарой?
— Друзья — не разлей водой.
— Так спаси его, скажи, чтобы он бежал, и как можно быстрее!
— Ты-то откуда знаешь, что ему грозит опасность?
— Да мы ведь только что об этом говорили!
— Ничего подобного!
— Можешь в этом поклясться?
— Клянусь!
— Что мы об этом не говорили? Пусть не говорили, значит, ты думал об этом!
От страха глаза у Начо Вегильяса полезли на лоб. Прикрывши руками срам, он соскочил на пол:
— Лупита, уж не водишься ли ты с самим дьяволом?
— Заткнись!
— Отвечай!
— Ничего не пойму! Стало быть, ты хочешь меня уверить, будто мы не говорили о злом конце, который ожидает полковника?
Кто-то заколошматил в дверь, и снова начался шум-гам, и снова песня под гитару:
Надевай портки, гуляка,— Ведь нельзя без передышки… А покудова на деньги Перекинемся в картишки.Дверь от удара ногой распахнулась, и на пороге, бренча на прижатой к круглому животу гитаре, появился полковник. Начо Вегильяс, прикидываясь этаким шаловливым дурачком, присел на корточки и, несколько раз подпрыгнув, проквакал:
— Ква-ква!
III
Во внутреннем дворике публичного дома в ту ночь все смешалось: поминальные огни и карты, водка и сладкие пончики.
Интерес к картам уже иссякал: уменьшался банк. Он как бы таял на блеклом травянистом сукне в желтых пятнах света, лениво отбрасываемого сальными свечами. Учуяв, что хилые кучки монет больше уже не согревают души игроков, Тарасена поспешила вынести им тростниковой водки и чичи. Начо Вегильяс, радостно встреченный гостями, полураздетый, в расстегнутом жилете, с волочащимися по земле подтяжками, уморительно скакал, изображая в лицах дуэт жабы и лягушки. (Этой «классикой» любил услаждать свой слух тиран Бандерас, когда хотел развеять мрачное свое построение.) Начито, подобно заправскому бродячему актеру, с увлажненными от избытка чувств глазами, принимал поздравления, жал руки, кидался в широко раскрытые объятия. Доктор Поляк, снедаемый завистью к успеху лисенсиата, утешался тем, что показывал обступившим его девицам какие-то карточные фокусы. Эта пестрая тропическая гирлянда изукрашенных бантами обитательниц публичного дома, восторженно перешептываясь, внимала разглагольствованиям велеречивого шарлатана. Девица со скорбным, похоронным выражением лица обходила гостей с подносиком для пожертвовании, поправляя на ходу распахнутое на тощей, жалкой груди платьице; и без того увядшая, без кровинки в лице, она казалась еще более жалкой в своем корсажике из блеклого голубого муслина, этой роскоши нищих похорон. Начито прыгал за ней на корточках и квакал:
— Ква-ква!
IV
На рассвете под аркой Мадрес-Португалес показалась грустная парочка — Слепой Сыч и девица со скорбным лицом. Гасли огни иллюминации. В Порталитос замирали последние всплески празднества: карусель, залитая ярким светом фонарей, совершала последний круг. Слепой Сыч и девица со скорбным лицом, спотыкаясь на каждом шагу, устало переговаривались:
— Более паскудных времен я еще не видывал!
Девица, все с тем ж е похоронным выражением на лице, невпопад ответила:
— Когда-то наступят еще праздники?!
Слепой Сыч покачал головой:
— Пора Кукарачите принанять новеньких, иначе не удержать ей клиентов. Кстати, девица, что приехала из Панамы, имеет успех?
— Для новенькой — никакого. Она ведь, знаешь, из этих… мочалес, одним словом.
— Что значит «мочалес»?
— Словечко придумала одна из заведения Кукарачиты, по прозвищу «Малагенья». Это про тех, кто любит всякие странные выкрутасы…
— Не смей повторять гадости!
Скорбная девица с грустью уставилась на меркнущие звезды:
— А заметно было, как я хрипела?
— Только первые такты. Потом все пошло великолепно. Сегодня ты была в ударе и пела, как настоящая артистка. Поверь, это не просто отцовская похвала! Ручаюсь, что и на настоящей концертной сцене ты имела бы большой успех. Ты так замечательно вытянула: «Пощади меня, надежда…» — просто диво! Нет, нет, ты должна петь в настоящей опере! Разом кончились бы и мои невзгоды. Я бы стал дирижером…
— Как, слепой?
— Ну, сперва я, конечно, сделал бы глазную операцию!