Туманная река
Шрифт:
— Семеныч, — обратился я к вчерашнему партнеру по шахматной игре, — есть желание отыграться? Или вам слабо?
От этих слов, красномордый Семеныч чуть не поперхнулся, — да я тебя сейчас разделаю под орех, как… — задумался он.
— Как бог черепаху, — подсказал я ему.
Через двадцать минут все больные мужского пола, которые могли передвигаться самостоятельно собрались на эпичную шахматную битву «Алехина» и «Капабланки» местной больницы. Саму шахматную баталию, с разрешения Анатолия Порфирьевича, устроили прямо в больничной столовой.
— Чтобы быстрее больные шли на поправку, они не должны зацикливаться
В первой партии, играя черными, я выбрал выжидательную тактику, решил пусть рискует, а я его поймаю на какой-нибудь ошибке. К тому же Семеныча задели за живое мои слова про слабо. Поэтому он много горячился, грозился, и конечно пропустил от меня эффектную вилку и потерял ферзя.
— Семеныч, сдается мне, разделка под орех откладывается, — стал посмеиваться над хвастуном мужик из моей палаты.
Он и вчера мне помог морально, нужно будет ему при случае сигарет или папирос прикупить, — вижу по лицу, вы сдаетесь? — сказал я красномордому, — теперь мой черед играть белыми.
Семныч молча перевернул доску, и мы снова расставили пешки и фигуры в начальное положение. Посмотрим, как чемпион завода знаком с ферзевым гамбитом, подумал я и пошел пешкой дэ два на дэ четыре. Ровно десять минут пыхтел бывший чемпион больницы, отбиваясь от моих наскоков. Разделал я его как бог черепаху, под орех.
— Мне на укол пора, — пробубнил Семеныч и выложил два рубля прямо на доску. Потом он поднялся, немного помялся и пожал мне руку.
— Спасибо за игру, — поблагодарил я его, молодец, проигрывать всегда нужно достойно, — следующий кричит заведующий! — предложил я смельчакам сразиться со мной на шахматной доске.
После чего до обеда я еще выиграл тринадцать партий, даже доктор Анатолий Порфирьевич проиграл мне трешку. Потом он потрогал рукой мой лоб и сказал, — в медицинской практике подобное уже случалась, человек после сильного потрясения начинал лучше соображать, поэтому ничего удивительного я у больного не замечаю. Завтра будем тебя выписывать.
— Это что, мне в школу идти придется? В восьмой класс? — спросил я растерянно доктора.
— А как же, у тебя экзамены на носу! — усмехнулся он, — ничего, парень ты башковитый, смекалистый, что характерно уже и при деньгах.
Мысли о школе и предстоящих экзаменах вогнали меня в уныние, поэтому весь день я решил посвятить ничего неделанию, и лежанию на больничной койке. Ночью мне снилось детство паренька, в теле которого я пребывал. Родился новый я в июле 1955 года. Отца я помнил смутно, он много болел и умер от ран, когда мне было восемь лет. Как раз в тот год, когда родился мой младший брат. И жили мы в коммунальной квартире в одной комнате втроем. Брат! При этой мысли я проснулся. Опять в окно светила Луна, которая уже пошла на убыль, а вся палата спала беспокойным сном.
— Брат, — повторил я шёпотом.
Ну конечно, Миша, Михаил, — это же мой отец в будущем, его усыновил однополчанин моего теперешнего отца. То есть я сейчас в теле своего дяди Богдана, который погиб в детском доме, когда меня еще на свете не было. Как погиб мой дядя, я не знаю, но, по всей видимости, догадываюсь. С крыши упал.
— Вот это поворот, — снова повторил я шепотом.
Ладно, нет смысла рефлексировать, будет день, будет и пища, разберемся. Я еще раз посмотрел на Луну и лег досыпать дальше.
На следующий день после выписки в ближайшем магазине я купил пару пачек папирос «Беломорканал» и триста граммов мармелада детского в дольках. Одну пачку я отдал Семенычу, вторую в свою больничную палату для курящих мужиков, а мармелад подарил молоденькой санитарке Наташе, которая все эти дни на меня дулась и обижалась.
3
Родной детский дом имени Григория Россолимо, который располагался в двух, двухэтажных зданиях, в одном здании находились наши спальни, в другом мастерские, встретил меня тишиной. Что было объяснимо, так как все ребята сейчас были в школе.
— Ну что Крутов, опять ты вляпался в историю? — спросила меня воспитатель, а так же по совместительству заведующая, Лариса Алексеевна.
Полная женщина лет пятидесяти с хвостиком, насколько мне подсказывала память моего второго я, была человеком не злым, многое нам прощала, да и просто жалела нас.
— Зачем ты полез на этот старый барак? Что там медом тебе намазано? Май месяц, скоро экзамены, кем ты будешь в будущем обалдуй? Сил на тебя моих нет.
Все вопросы, предназначенные мальчишке, в теле которого я оказался, я пропустил мимо ушей. Ну что сказать, был глуп, исправлюсь?
— Лариса Алексеевна, вы же знаете, как я вас уважаю, — внезапно сменил я тему, — а комната, в которой я жил с братом и матерью останется за мной?
— Конечно? — удивилась воспитатель, — тебе скоро исполнится шестнадцать лет, экзамены сдашь и вернешься в свою комнату. Никто от туда выселить тебя не имеет права, а если это произойдет, не беспокойся, мы отстоим твои права. Мы своих воспитанников в обиду не дадим! А что ты вдруг этим заинтересовался?
— Думаю чем заняться после школы.
— Учишься ты слабо, иди на завод или на фабрику, — усмехнулась Лариса Алексеевна, — у нас в СССР любой труд в почете.
Спасибо обнадежили, подумал я и поплелся на второй этаж, где располагалась спальня старших ребят. В длинной комнате было четырнадцать кроватей, которые стояли в два ряда и занимали восемьдесят процентов жилого пространства, еще пять процентов тумбочки, остальное — длинный проход. Как в пионерском лагере. Моя койка была самой козырной, она стояла у окна в самом дальнем от дверей углу. Рядом были кровати моих корешей, Толика — Маэстро, Саньки — Зёмы, Вадьки — Буры. Над койкой Толика висела гитара, которую как он говорил, его отец привез из Германии. Его история так же чем-то похожа на мою, мать умерла, правда отец их не умер, а бросил несколько лет назад и у него другая семья. Здесь в детском доме он вместе с сестрой, Наташкой, они близнецы. Фамилия у него Марков, но прозвище из-за своей тяги к музыке. Санька — беспризорник, родителей своих вообще не помнит. Прозвище Зёма образовалось от его фамилии Земакович. А Вадьку мать оставила на попечение бабушки и уехала куда-то в Сибирь на заработки. Бабушка его умерла, а от матери ни слуху, ни духу. Прозвище у него — Бура, так как фамилия его Бураков, чем то похож фигурой на медведя. Он самый физически сильный из нас. Зато я самый авторитетный и в компании за старшего. И судя по моим разбитым кулакам, махать ими мне приходилось довольно часто.