Турако - птица печали
Шрифт:
– Приходить сюда одной неосторожно. Быть гостем Жюли Керн еще недостаточно, чтобы получить гарантию неприкосновенности. Особенно после того, как ее обвинили в краже. Вы видели эту самую статуэтку?
– Собственно, даже и не видела.
– Она вроде бы доказывает, что племя Орлов поселилось на Острове раньше племени Ибисов! Ничего себе! До сих пор нам внушали, что все было наоборот... Как будто непонятно, что кланы давно уже примирились и что все мы произошли от смешанных браков... Если бы это зависело от меня...
– Я знаю, кто ее украл.
– Жюли Керн? Ее освободили.
– Нао, дочь Зии, подружка Камбэ.
– Дочь Зии...
– Сегодня я застала ее в комнате Жюли Керн. У нее... у нее в руках была статуэтка. Услышав мои шаги, она спрятала ее... спрятала
– Почему вы не побежали за ней?
– Я побоялась, что она ее выбросит...
– А где она сейчас?
– Наверно, у матери. Она трусиха. Признается.
– Почему вы пришли сделать это неожиданное заявление? Ведь никакого денежного вознаграждения не обещали. Из чувства долга? Из-за страсти к антиквариату? Из ревности?
Элен покраснела.
– Вы еще красивы.
– Если ценность комплимента зависит от достоинств того, кто его делает, я польщена, - иронично ответила Элен.
– Если вы ничего не хотите добавить к вашей великодушной информации, то можете идти. Но будьте осторожны! Нынче все люди такие нервные, недовольные. Берегите себя. Не забывайте, что опасность любит тех, кто ею пренебрегает.
После рождения сына, Пьера, госпожа Дост, хотя и не имела прямых улик, стала подозревать мужа в неверности. Элегантный, обладавший хорошими манерами, он никогда не скрывал своего интереса к женщинам, и те платили ему благодарностью за его внимание к ним. По убеждению, а также чтобы добавить героической краски в поблекшую с возрастом палитру своих достоинств, он вступил в движение Сопротивления, организовал в своем регионе подпольную сеть и возглавил ее. Как руководитель он пользовался всеобщим уважением и любовью. Госпожа Дост, не разделявшая ни идей, ни тайных мотивов поведения мужа-ловеласа, узнала, что среди подпольщиков находится и женщина, которую она не без основания подозревала в любовной связи с господином Достом. Она ловко выведала у неосторожного мужа время и место тайного сбора членов сети. Информация была анонимно передана оккупантам. Чтобы легкомысленный, но все же любимый муж опоздал на собрание и не попал в ловушку, она изобразила приступ болезни и задержала его дома. Но оккупанты предусмотрительно дождались окончания встречи и начали операцию, только когда заговорщики стали расходиться. Те решили не сдаваться, оказали сопротивление и были убиты. Все до одного. Так ревнивая жена-доносчица превратилась в безутешную, впоследствии награжденную вдову.
Элен покидает Дворец. В ее памяти возникает морщинистое, печальное, всегда бледное лицо свекрови, которая однажды, в минуту раскаяния и отчаяния, призналась ей в своем преступлении.
– Ваше доверие не делает мне чести, - сказала ей тогда Элен.
– Ваши угрызения совести меня не трогают. За благородными и подлыми поступками скрываются одни и те же мотивы. Вина предателя - в его анонимности. Почему он прячется?
"Почему?" - повторяет она со смехом, обращенным к охраннику, провожающему ее до ворот Дворца. Настороженный, недовольный, тот поднимает автомат. Элен смеется еще громче и уходит, не оглядываясь. Она не боится ничего, даже самого страшного.
* * *
По воскресеньям, когда была хорошая погода, Элен дважды ходила причащаться. Одевалась вызывающе: лаковые туфли на высоком каблуке, короткая черная юбка с разрезом, чулки в сеточку, кожаная куртка до пояса, открытый корсаж с глубоким вырезом, ярко-красная помада на губах, лиловый грим на щеках, сиреневая тушь на ресницах и распущенные, ниспадающие на плечи волосы. В то время как Пьер раз в неделю, именно в воскресное утро, вставать не торопился, валялся в постели, читая газеты, она шла в церковь, опаздывая, пропуская проповедь, в которой, как ей казалось, она не нуждалась, звонко цокала каблуками по всему центральному проходу храма и усаживалась в первом ряду, заставляя потесниться молящихся.
Не желая ждать, когда процессия с причастием, начинающая свое шествие из глубины храма, дойдет до нее, она вскакивала и шла навстречу, чтобы первой получить святые дары. Затем возвращалась на свое место и, прежде чем кюре, закончив раздачу, поднимался на алтарь, подходила опять, вставала на колени, открывала рот и высовывала
Теперь она садится за стойку кафе, которое ей рекомендовал Камбэ. Ей хотелось посмотреть на "настоящих островитян", чтобы набраться впечатлений для романа, который она собиралась написать. Камбэ пытался было отговорить ее. Но она настояла. Он предупредил ее, что это рискованно. Она засмеялась, стала подшучивать над ним.
Она заказывает рюмку пальмовой настойки, платит, выпивает, заказывает еще одну, выпивает ее наполовину, поворачивается к залу, где курят и пьют посетители, умолкшие как только она вошла. Она разглядывает их, одного за другим. Они не отводят глаз. У них во взгляде - удивление, смешанное с враждебным недоверием. Она улыбается, поднимает рюмку, допивает ее, платит, слезает с табуретки и подходит к старому моряку, на потертой рубахе которого болтается на грязной ленточке бронзовая медаль. Тот на непонятном для нее диалекте произносит несколько слов, и все присутствующие смеются. Элен, стоя перед ним, достает из кармана пачку сигарет, вынимает одну, вставляет в рот и протягивает к старику губы. Тот не теряется. Затягивается окурком сигары, чтобы оживить огонь, вынимает окурок из щербатого рта, отряхивает черным ногтем пепел и протягивает Элен. Она прикуривает, не спуская глаз со старика. Старик радостно шамкает еще что-то, от чего все опять заливаются веселым смехом. На этот раз Элен тоже смеется. Она делает глубокую затяжку и выпускает дым к грязному потолку, словно желая разогнать мух. Старик выплевывает окурок, Элен дает ему сигарету, и на этот раз он прикуривает от ее сигареты. Потом кланяется и опять что-то говорит, чему все аплодируют. Стаканы наполняются. Старик чокается с Элен, и ей приходится чокнуться со всеми остальными. Они подходят, окружают ее, дотрагиваются до нее. Она пытается высвободиться. Старик целует ей волосы, отмечая таким образом свое право первенства, которое ему все уступают и успокаиваются. Опять наполняются стаканы. Все чокаются, кто-то затягивает песню. Старик приглашает Элен танцевать. Образуется круг. К ним присоединяются пары мужчин.
Танцы длятся час, два. Один мужчина, другой, все держат ее за талию, прижимаются к ней. Она позволяет. У них выступает пот на лбу, сердце колотится, пальцы впиваются в тело, члены топорщат брюки, но Элен не отстраняется. Усмешкой останавливает тех, кто пытается увести ее в глубину кафе, надеясь там овладеть ею стоя, прижав наспех к стене, как они это делают с другими женщинами, которые соглашаются пить с ними. После того как каждый получил свой танец, она пьет последний бокал, насвистывает песенку, которую когда-то напевала, чтобы убаюкать сына, если он вдруг начинал плакать, видя, что она уходит из дома, потом прощается со всеми, помахивая рукой, мягко отстраняет тех, кто пытается ее задержать, и выходит.
Старый моряк провожает ее. Приторные краски рассвета отражаются в болоте, по которому он ее ведет, выбирая самый короткий и в то же время самый безопасный путь. Мирную тишину не могут нарушить даже редкие выстрелы. Утомленные, слегка пьяные, оба молчат всю дорогу. Перед входом в Усадьбу старик останавливается, вынимает из кармана маленький пузырек, где в зеленоватой жидкости настаиваются орлиные когти.
– Вот возьми. Это напиток смерти. Если кто-нибудь пожелает тебе зла, налей ему в стакан несколько капель. Он умрет на следующий день. Но только будь осторожна. А то если кто-нибудь вдруг увидит, как ты наливаешь, дух орла явится и унесет тебя саму.
Элен колеблется. Ей не по себе, она криво улыбается, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность. Еще одна, которая не верит, как все они, приезжающие из-за океана, думает старик и уходит, не оглядываясь. Обернется он лишь тогда, когда у него появится уверенность, что она вошла в Виллу, где находятся ее вероятные враги. Тогда он произнесет, с целью защитить ее, длинное проклятие, которое с теми же словами, но с противоположной направленностью посылает навстречу восходящему солнцу Зиа, одетая в тунику, вышитую перьями белой цапли, с белыми цветами акации на голове, с руками, обагренными кровью только что убитой обезьяны.