Турбо Райдер
Шрифт:
– Худой... худой... какой же худой...
– Я был толще, когда уходил из дому.
– Что случилось?
– Чужие места тянут из меня силы.
– Чужие места? Ужас... они настолько чужие?
Человек промолчал. Женщина, не дождавшись ответа, зачерпнула ещё воды.
– Теперь на спину.
Не подчиниться не получилось бы. К тому же, человек опасался совершенно зря: как мужчина он оказался бессилен, после перенесённого им путешествия, а женщина, заметив это, не стала ничего делать, даже если и хотела.
В конце концов человек оказался если и не вымытым,
– А теперь - в дом!
Они пробежали друг за дружкой через дворик. Время уже было позднее, тёмное. В тёмной избе пахло почти как в бане, только воздух оказался не такой влажный, конечно, пахло только что сготовленной едой, пахло сухими травами и молоком.
Женщина молча указала на лавку, человек сел, за ним села женщина. Она не ела. Подперев щёку рукой она смотрела, как ест он, а ел он жадно, хотя глаза его, конечно, оказались гораздо жаднее его желудка: съев немного мяса, тушёного с травами, и попив воды, он почувствовал, что сыт и хочет спать.
– Спасибо. Мне бы прилечь.
– Так я уже постелила!
– она указала рукой на лавку, где действительно было постелено, да не просто так, а с кучей самодельных подушек, для мягкости.
– Я... я так рад. Серьёзно. В смысле, меня и раньше кормили, и раньше всё было такое, но...
Человек не мог объяснить, потому что не находил слов, а сказать он хотел, что приятной была баня, сладкой была еда, такой милой была хозяйка и уж спать тут, наверняка, будет особенно мягко. Но он не мог. Возможно потому что не мог вообще, а может быть потому что слишком уж был сонный. Он лёг на лавку, накрылся полотнищем и погрузился в дрёму.
Женщина начала прибирать. Она скинула кости в отдельную ёмкость и вынесла её за порог.
– Спишь ли?
Человек угукнул, потому что не уснул окончательно.
Женщина улыбнулась и продолжила уборку, вытерла со стола, собрала деревянные тарелки.
– Спишь ли, дружочек?
– Не сплю, живу...
Она успела закинуть дров в печку и закрыть её заслонкой, и даже надраить тарелки и котлы, полностью закончив уборку, даже сдвинуть стол в сторонку успела, прежде чем на её вопрос:
– А теперь спишь?
– человек не ответил
Она подошла к нему и посмотрела. Покачала головой, недовольная, чмокнула губами, провела по ним языком и мягко, неощущаемо поцеловала человека сначала в лоб, а потом в губы.
Её удовлетворило почувствованное
Поэтому она отошла к печке и достала из-за неё кривой, старый кинжал.
Подошла к человеку. Примерилась. Ударила его кинжалом в грудь. Прямо в сердце.
Как только горячая кровь капнула на пол избушки, та затряслась и задрожала, затрещало дерево, что-то вокруг ухнуло и гукнуло, застучали друг о друга тарелки и избушка словно бы выросла вверх, но ненамного. Потому что на самом деле она не выросла, а просто распрямила ноги, тощие, костлявые, куриные.
Женщина, достав из-за печки теперь уже топор, начала разделывать человека.
На этом его история закончилась.
Три-точка-один: когда человек ушёл из дома, целиком и полностью про его отца
Человек скрылся за воротами, а его отец остался дома, не зная, что сын его уйдёт далеко-далеко и в конце концов будет убит хозяйкой дома стоящего на куриных ногах.
Отца человека ждала совсем другая жизнь. По крайней мере в моменты, пока он был предоставлен самому себе.
Он спокойно жил, спокойно ел, спокойно спал. Он очень быстро понял, что еда в его животе не переваривается, а значит, если он продолжит есть - то брюхо его раздуется совсем до неприличных размеров, поэтому он раз за разом вскрывал его, доставал оттуда съеденное, зашивал себе живот и ел по второму разу. Жизнь его шла спокойно и размеренно. По крайней мере в те моменты, когда он этого хотел, и даже постоянный плач продавщицы отцу человека уже не мешал, о, нет, он научился относиться к нему так, как относятся к вою сильного ветра. Отец человека жил совсем один, и его это устраивало.
В один день у него был на обед ковер. Ковер, под собственным отцовым желудочным соком, уже столько неоднократно съеденный, что сырым его считать было решительно нельзя, поэтому это была какая-то экзотическая готовка, крайне необычный рецепт, в котором отец человека находил свою прелесть. Огромный кусок старого ковра он положил на лучшей тарелке, которую смог найти: овальной, сервировал его посыпкой из гнилой земли, старым высохшим сеном и водой из прозрачной бутылки с крестом, откуда-то такая нашлась, вот бывает же? К такому мероприятию нужно и одеваться соответствующе, поэтому, найдя один из своих лучших костюмов, отец человека был именно в нём: несколько широкие серые брюки, такой же серый пиджак, белая рубашка и старый солдатский ремень, потому что иного не нашлось.
Отец человека расположил тарелку за столом и сел перед ней, взяв в левую руку вилку, а в правую нож. Ему не понадобилось много времени, чтобы вообразить себе музыку. Музыка - это прекрасно. Поэтому отец человека вообразил себе лучшее, что смог.
Боссанову.
Музыка сразу родилась в его голове и заполнила всю её без остатка. Неторопливый ритм напомнил ему о латиноамериканских ресторанах, португальский говор, когда-то слышанный отцом человека в старых фильмах, тоже зазвучал на фоне, достаточно было лишь закрыть глаза, чтобы атмосфера полностью создала сама себя; отец человека именно так и сделал, и больше открывать глаза ему не понадобилось.
Капелька за капелькой, луч за лучом вокруг возникла прекрасная зала, большая, бесконечно уносящаяся вперёд, вдаль, но на самом важном месте само собой сидел отец человека.
Он сидел за заранее заказанным столиком. Достаточно было только позвонить Гильберто, и тот всё устроил, хорошо быть элитным клиентом. В паре шагов бар, возле которого отираются знакомые лица - они часто сюда ходят, они любят это место. В центре, достаточно близко, чтобы можно было всё слышать, но достаточно далеко, чтобы не мешать и не раздражать, сцена, на которой выступает Она. Она выглядела каждый раз совершенно по иному, но лицо, её лицо, каждый раз это лицо было её лицом, ЕЁ лицом, лицом его жены, которую...