Турбо Райдер
Шрифт:
– Ваш напиток, - сказал отец человека сам себе.
– Прошу вас, это за счёт заведения.
– Конечно...
– ответил человек сам себе, взял несуществующий стакан и пригубил несуществующий бурбон.
– Прекрасно. Может быть я даже захочу это повторить.
– У меня всё в порядке?
Характерное лицо отца человека слегка исказилось в гримасе непонимания.
– Ох, конечно же, простите... у вас всё в порядке?
– У меня... Конечно же. Что может быть лучше всего этого?
– он обвёл рукой свой стол,
– Ничего. Это же прекрасно. Я каждый раз прихожу сюда и мне приятно, что я нашёл это место.
– Или оно нашло вас?
– А может быть и так, может быть и так... знаете, мне сегодня как обычно. И, - одним махом отец человека допил поданный ему стакан.
– Повторите. Очень, очень приятно.
Во мгновение ока на столе оказалась тарелка со стейком прекрасной говядины средней прожарки, с колечками красного лука, горошком и отличным соусом. Отец человека снова пригубил из стакана и принялся есть.
Прекрасно.
Восхитительно.
Это определённо стоит своих денег...
– Я так и знал, что увижу тебя здесь, ха-ха! Эй, Гильберто, принеси сюда стакан и целую бутылку! Ха-ха-ха!
– Иисус Мария, опять ты начинаешь! Ещё даже петь не начали!
– Никогда не бывает слишком рано!
– Может быть и так...
– Конечно так! А что же у тебя? И не ври, вот не бреши! Вижу же!
– Ну... Сын. Сукин кот, уж прости меня. Из дому ушёл.
– Бунтует или по делу?
– Говорит, что по делу. Но чёрт его знает. Он ведь уже давно ушёл. Месяц, кажется, может даже больше... Чёрт их поймёт, этих современных детей. Я его так никогда и не понимал. Ни в детстве, ни даже сейчас.
– А кто понимает? Думаешь я свою понимаю? Боже, порой мне кажется, что если я умру, то она всю семью пустит по миру всего за месяц! Как они вообще могут так жить?
Два друга пожали плечами почти синхронно. Именно в этот момент официант принёс бутылку и два стакана, разлил на два пальца в каждый и бесшумно отошёл.
– Вот и я не понимаю. Нет, знаешь, он ведь не бестолковый у меня, кость крепкая, хватка отцовая. Когда против меня пошёл...ух-х! Я его зауважал.
Отец человека покачал сам себе головой и позволил себе не согласиться.
– Убийство - не выход.
– Сказал мне человек, который убивал?
– Я не хочу об этом говорить...
– Мы должно об этом поговорить. Ведь до главного номера ещё долго, много времени.
И отец человека снова закрыл глаза, потому что атмосфера опять сменилась: вокруг запахло гнилой травой, скошенной травой, росой, и запахом загородного утра, когда в воздухе витают остатки старой пыли и выхлопных газов машин, но всё это ещё вкусно и не травит тебя.
Отец человека вспомнил первый раз, когда он убил. Его, закрывшего глаза, из одной комнаты в его мозгу, комнаты воображения, перенесло в другую комнату, комнату памяти, в те времена, когда фиолетовой луны нигде ещё не было, когда всё было ясно и понятно.
Самая большая трагедия отца человека заключалась в том, что в первых своих воспоминаниях он ещё кое-как помнил мать. Он не помнил лица, не помнил мягкости её рук, не помнил ничего, кроме глупого, как ему казалось, случая, когда они с ней шли в детский сад, а он перетянул через свою грудь белую резинку.
– Сними её, чего ты?
– Я как солдат, я как солдат!
– говорил тогда ещё не отец человека, а мальчик, имея в виду, что резинка очень похожа на белую портупею.
Его мать смеялась и всё было хорошо: светило солнце, ветер не пробирал до костей. Прекрасный момент.
А потом мать ушла из его жизни и, что всегда его бесило, он совершенно не помнил, как и не знал почему, хотя постоянно пытался понять её. Всю жизнь его воспоминания, связанные с матерью, были пропитаны чувством глубочайшей обиды.
Даже если она умерла, то почему она умерла? Почему не забрала его с собой, туда, в смерть, почему не осталась с ним?
Если ушла и бросила... опять же, почему?
Умерла или бросила?
Бросила или умерла?
По своей воле или нет?
Из этого и рождалась в нём дикая, неутомимая, ненасытная обида. Сама возможность того, что такая милая, такая дорогая ему, пусть даже и по воспоминаниям, женщина, могла уйти от него по доброй воле, будила в нём нечто, что он не мог описать, будучи маленьким, да и не смог бы описать до того, как повзрослел.
Именно это. Не холодность и ужас места, в котором он оказался, где были сотни таких как он, брошенных. Не то, через что он прошёл. Именно это чувство и сделало его тем, кем он стал.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза и посмотрел на залу ресторана.
Конечно, в ней были женщины, красивые, идеальные и безликие, потому что воображаемые. Но даже несмотря на это к каждой из них отец человека ощущал невероятную по своей силе ненависть. Абсолютно нелогичную. Но как же можно было иначе?
Каждая из них - животное, способное придать.
Каждая из них понимает лишь грубую силу и удары в лицо.
Каждая из них... каждая из них...
Воображаемый сам себе отец человек сцепил зубы и воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза.
Все ли хищники рода человеческого чуют это?
Даже не такой вопрос.
Все ли хищники рода человеческого рано или поздно осознают себя?
Отец человека, уже после своего первого раза, конечно, когда смог относиться к этому хладнокровно, очень долго обдумывал, что было бы, если бы он не открыл в себе решимость убить.