Твое имя
Шрифт:
— А я на Севере, в маленькой деревне, — сказал Бьярн.
Даже бровью не повел. Кому он правду сказал? Ей или Тайле? Или никому? Мара убеждала себя, что каждый имеет право на свои тайны, что и она сама из одних только недомолвок состоит, но все же осознание того, что Бьярн, казавшийся таким открытым и прямым, что-то скрывает, неприятно кольнуло ее.
— А еще, — продолжала Тайла как ни в чем не бывало, не замечая, как Мара опустила руки и сидит, уставившись в землю, — ты приметила, как он говорит?
— Как же?
— Так деревенские не говорят! Он
Маре, которая выросла в доме с профессором Вигге — образованным и умным человеком, — речь Бьярна действительно казалась речью деревенского парня. Она не видела подвоха. А Тайла, сама выросшая в деревушке, сразу поняла, что здесь что-то не то.
— Это не значит, что он меня обманывает, — тихо сказала Мара. — Обманывают — это когда нарочно. Мало ли что там у него в прошлом…
Все, чего ей хотелось, — это завершить скорее этот бессмысленный разговор, но Тайла, мечтательно подперев ладонью щеку, никак не могла успокоиться.
— Он, может, какой-нибудь бастард! Сын Благородного. Вырос в богатом доме, а потом его — раз — и выгнали. Папаня умер, а мачехе он зачем сдался?
— Какая ты болтушка! — не выдержала Мара. — Болтаешь, что в голову придет! Бьярн не имеет отношения к благородным.
Она сказала это резче, чем хотела. Благородные… Как называли аристократов Симарии. Заносчивые, подлые, мерзкие…
Мара поняла, что один за другим вытаскивает из волос цветы Снежника и крошит их в пальцах. На землю падают тонкие белые лепестки.
Глупая, глупая! Как она дала себя уговорить, нарядилась в платье, цветочки нацепила!
Она поймала взгляд Бьярна. Он хмурился, глядя, как смешиваются с грязью нежные соцветия. «Зачем?» — вопросительно поднял брови.
Зачем? Мара и сама не знала. Знала только, что она ужасно устала от своей жизни. Нечисть, походы, ночевки у костра. А зимой крошечная комнатка под чердаком, продуваемая всеми ветрами. Но кого она думает обмануть: у нее нет выбора — эта жизнь или вовсе никакой.
Тайла, выросшая под защитой отца и братьев, — просто романтически настроенная девчонка, которая пока не встретилась с настоящей бедой. Она и сейчас продолжала что-то щебетать про благородных, их манеры и их красоту.
Мара вдруг ощутила себя на столетия старше своей ровесницы и поняла, что за раскованными манерами и смелыми речами скрывается наивная девушка, пытающаяся показаться искушеннее, чем она есть.
— Ты ведь никогда даже с парнем не была по-настоящему, — неожиданно для себя самой сказала Мара. — Бьярна она оседлает. Смешно…
Тайла замерла на полуслове и потупилась.
— Ну, говорят… Это словно в небо взлететь. Дух захватывает…
— Дух захватывает, это точно, — выдавила Мара сквозь зубы.
Ее захлестывала злость, обида и боль. Все, что она так старательно подавляла в себе день за днем.
Она поднялась и ушла не попрощавшись.
Телеги на ночь превращали в палатки,
Но почему-то она вновь чувствовала себя страшно одинокой. Бьярн не доверял ей, если не смог рассказать о себе главного. Но зачем-то в памяти настойчиво звучал его голос, который повторял снова и снова: «Как же ты не видишь… Я люблю тебя, птаха моя…»
+++
Утром Мара скомкала платье с ожесточением, которого от себя не ожидала, и сунула сверток в руки Тайле. Надела привычную одежду и вздохнула с облегчением, словно все вновь пошло своим чередом, так, как надо.
Тем более скоро свернули с безопасного Тракта на лесную дорогу, и стало не до безделья. Надо было идти впереди обоза, прислушиваться к ощущениям, чтобы успеть предупредить об опасности.
Бьярн, как это водится в походах, шагал позади. Эрл принялся было бегать между ними, но Мара быстро пресекла игру. Маленький он еще, не понимает, как опасно сходить с пути, а неприятности могут случиться в любую минуту.
— Сядь в телегу к Альфу и только попробуй слезть! — прикрикнула она на него.
Эрл моргнул, не понимая, почему обычно такая ласковая Марунечка ругается, но спорить не стал, залез в телегу, принялся угрюмо рассматривать деревья.
Другие участники похода, к счастью, сами понимали, что надо держать ухо востро. Вчерашние веселые беседы уступили место тихим перешептываниям. Любой звук в глухом, мрачном лесу разносился далеко, и казалось, что каждый лист, каждая травинка неприветливо прислушивается к разговору.
Как это часто случается в такие минуты, беседа свернула на обсуждение нечисти, шатунов и всего того, что может ожидать их на переходе. Мара, правда, не ожидала от этого участка пути больших сложностей: все-таки не так далеко от Тракта, но успокаивать народ не стала. Пусть боятся, зато будут начеку.
— Я вот часто думаю, почему бы не жечь всех умерших. Тогда бы и шатунов не было, — рассуждал Бимер вполголоса.
— Эк ты хватил. Всех! Никакого леса не хватит. Расточительно! Восстает-то один из десятка, или даже реже, — откликнулся Вильям, которой, видно, считал себя умнее товарища. — А нечисть! Ее поди поймай сначала, чтобы сжечь.
Бимер покивал, соглашаясь.
— А Всеединый велел в скрижалях завета: умерших хоронить в освященной земле. Сжигать — против его воли! — подал голос Руфус.
Некоторое время ехали молча.
— А вот любопытно все же, почему они восстают. Чего им смирно-то не лежится? — неугомонный Бимер хоть и ежился от страха, вглядываясь в темноту между стволов, но любопытство было сильнее его.
— Да уж сто лет гадают, никто не знает, а ты хочешь знать! — усмехнулся Ридус.
— Говорят, плесень у них в голове. У кого она заводится, тому не дает на месте лежать, — глубокомысленно сообщил Вильям.