Творчество Лесной Мавки
Шрифт:
– А не больно по-язычески такое мастерство смотреться станет? — перебил старшой. — Всё ж новая вера.
– В самый раз. Мастерство Бог любит.
– Работы вам прибавится, — сказала Горислава со странным весельем. — Надо построить несколько домов прямо на подворьи церковном. Как будто Божьи дома. Пусть вдовы, или изгнанницы, или просто девы, любящие Бога сильнее, чем мир, приходят сюда навечно. А зовется — женский монастырь.
– Чудное дело… — протянул мастеровой-варяг.
– Не будет этого, — прозвучал спокойный голос.
Горислава обернулась. Позади нее стоял священник, росту невысокого, суровый, и бросилось ей в глаза, что сукно его рясы худое, в прорехах кое-где и залатано по черному золотой нитью, грубыми, заметными стежками.
На всей
– Не хочешь ли ты дать право женщинам служить Богу? — спросил священник. — Не было так и не бывать вовек.
– Все вы рождены от женщин, нечем кичиться мужскому роду, — ответила Горислава.
– Моя бы воля, я б вас, баб, и вовсе из церкви прочь за косы выволок. От вас весь грех берет начало. И Библия говорит, Ветхий завет, что женщина — сосуд греха и искушения.
Вечный спор, бессмысленный, как и все вечные споры.
Горислава улыбнулась подчеркнуто ласково, как по обыкновению она победно улыбалась тем, кто пытался ее так или иначе унизить:
– Не забывайте, что и Богородица была женщиной.
Касательно женского монастыря Гориславе пришлось в тот же день снарядить гонца с письмом к митрополиту Михаилу. Смешно и горько, с каким подчас остервенением люди делят Божьи блага на земле, точно разбойники.
Ответа дождалась через неделю, почти к самой Пасхе. Много раздумав, митрополит благословил. Отвоевала Горислава для женщин право зваться Божьими дочерьми, светлое, самое смиренное право, не жаждущее ни власти, ни богатства.
К осени, в канун Успения Богородицы, Горислава приняла иноческий постриг. По обычаю, приняла новое имя — Анастасия. Второй раз отрекалась от себя, меняя имя и судьбу.
Умирала Богоматерь, земная терпеливица Мария, и возносилась в вечные небеса. В Успение умирала и княгиня полоцкая, умирала для мира и для всех предавших и покинувших ее. Воскресла с новым именем, невестой Божьей. Смиренницей жить здесь станет. В узкое оконце кельи ей стучалась жаркая рябина, угольями забытого костра горели сквозь дни хмурого ненастья грозди горьких ягод, безжалостно напоминая осень в Пуще…
Одно утро привело к заславскому монастырю путника на рыжем, как пламя, коне. Князь Владимир всегда любил огневую масть — и лошадей, и псов, и наложниц. Он спешился у ворот и спросил проходившую мимо молодую черницу:
– Покличь Гориславу.
– Не знаю такую. Который год здесь служу Господу, а такой не знаю.
– Основательница этого монастыря. Жива она?
– Инокиня Настасья?
– Должно быть, так ее теперь зовут. Покличь.
– Сейчас.
Вышла к нему, неузнанная в черных одеждах, родная. Владимир обнял любимую порывисто и неуверенно — так обнимают слепые.
– Ты постарел немного, — сочувственно заметила Горислава. Время нелегкой ношей ложилось на плечи им обоим. Владимир заметил, как спокойно она встречает его — ни удивления, ни упреков. Как будто ждала именно сегодня. И вдруг понял: каждый день ждала.
– Родная моя. Такая ложь во всем. В державе, в людях. Поставил им церкви… Да только у кого в сердце Господа не было, у того и в церкви не будет. Думают от Бога откупиться свечами пудовыми. У многих деньга заместо совести.
– Ты много сотворил. Тебя потомки помнить будут.
– А зачем это, — невесело усмехнулся князь. — Что нам от их памяти.
С высокой звонницы донесся благовест. Над просторным двором монастырским кружили сизые, как ладан, голуби.
Владимир сжимал ее ладони судорожно и горячо, всё время, пока боль свою ей исповедал, — и вдруг бережно поднес к губам. А в первый раз поцеловал ей, юной, руку когда-то бесконечно давно на окровавленных руинах Полоцка.
– Ты настоящая. Может, единственное настоящее, что у меня было.
Горислава откликнулась, повторяя их давнюю заветную, простую, как родниковая живительная вода, клятву:
– Знай, что я всегда тебя жду. И всегда буду ждать.
Песни Гориславы
В.О.