Твой пока дышу

Семакова Татьяна

– Сейчас поедем в больницу, и врач скажет, что всё в порядке.

Господи, прости.

– Я поеду одна.

– Нет! – рявкает, сталкивая брови у переносицы. – Ни в коем случае, – добавляет мягче. – Одна не поедешь.

– Мне даже смотреть на тебя больно, – шепчу абсолютную правду.

Больно так мучить его, больно видеть животный ужас в его глазах, больно от того, что ему ещё предстоит пережить. Надеюсь, он когда-нибудь простит меня. Я не смогу растить двоих от уголовника. Я с одной-то едва управлялась.

Я одну-то еле выносила. Я одну-то едва не потеряла… никогда не забуду тот ужас, что я пережила, услышав страшное слово «обвитие».

– Мот отвезёт… – сипит, отступая. – Собирайся, скажу ему.

Никогда не видела его таким раздавленным. Не физически, нет, доставалось нам обоим всегда по полной: судьба на тумаки не скупилась никогда. Морально. У самой душа с телом расстаётся, у самой сердце сжимается, но из него точно жизнь откачали. Идёт, словно марионетка. Словно управляет кто, плечи опущены, едва ноги переставляет.

Любимый мой… родной… прости. Прости меня! Не смогу я так. Не смогу…

Глава 29

Дерьмовый, всё-таки, у меня был план.

Дочь с маниакальной настойчивостью ходит за Марком, я – за дочерью. О том, что предстоит завтра даже не думаю, все мысли занимает исключительно Линда. Нахера я позволил ей прочитать? Почему сам вложил в её руку бомбу замедленного действия? Что мной вообще двигало? Какой бес нашептал, что ей не будет больно? Что она лишь хмыкнет, отмочив какую-нибудь дурость? Она же беременная, чёрт меня дери, беременная! Гормоны беснуются, нервы и без того натянуты до предела, плюс ко всему, она – женщина. А женщинам, как известно, свойственно накручивать. Всем, блядь, известно, кроме меня, дебила конченого!

С отвращением к самому себе сплёвываю в сторону и в очередной раз тянусь к пачке сигарет Эмира, так неосторожно оставленной у мангала. Или специально. Похер. Прикуриваю, затягиваюсь и прикрываю глаза, позволяя очередной порции яда проникнуть в кровь.

– Да хорош уже… – слышу из-за спины расстроенный голос Чекалина. Затягиваюсь поглубже. – Слушай, это ерунда, – в сотый раз пытается втереть мне свою правду. – Обычное дело, отвечаю, мне можешь в этом вопросе верить на все сто, мы с женой семнадцать кругов ада уже прошли. Медицина не стоит на месте, клиника проверенная, УЗИ, пара анализов, к вечеру уже вернётся.

– У Оксаны тоже было, – подтверждает Филюк значимо. – Тоже задёргались, оказалось – херня.

– Ага, – тяну вместе с дымом, просто чтобы хоть как-то отреагировать на искреннюю поддержку. – Всё тип-топ, – сиплю на задержке дыхания.

Из-за ворот раздаётся автомобильный сигнал, и Эмир выходит из дома с трубкой у уха и пультом во второй руке, а я поджимаю яйца в ожидании плохих новостей. И то, что они будут именно таковыми, сомнений нет никаких. Нутро огнём горит.

Матвей выходит один, громко хлопая дверцей. Смотрит затравленно, зажмуривается

на мгновение, подготавливаясь, дёргается всем телом, но шаг навстречу так и не делает.

Иду сам, печатая шаг. Друга взглядом прожигаю, как будто это он корень зла, но причину для бешенства имею вполне обоснованную, с рыком выталкивая ему в лицо:

– Какого хуя ты оставил её там одну?!

– Она не одна, – с трудом разжимает челюсти Мот, принимая мой взгляд. – С Панфиловым.

Сжимаю пальцы в кулак и замахиваюсь, чтобы от души врезать ему в нос, но мою руку перехватывает Эмир.

– Я тебе, сука, доверил! – ору Матвею в рожу, окончательно сатанея и брызжа слюной. – Тебе! Отъебись ты! – дёргаю рукой, по касательной задевая плечо Мота и тут же набрасываюсь на него: – Ключи!

– Хуй ты куда поедешь, – отзывается тот спокойно. Хмурится только, в остальном как будто вообще, блядь, не с ним разговариваю. Только рот открываю, только воздухом лёгкие наполняю для марш-броска по его нервам, как он продолжает: – Она просила не приезжать. И не звонить. Ночь под наблюдением, дальше по обстоятельствам.

– Ты, блядь, нормальный вообще? – теперь ржу. Хоть куда-то перенаправить ту слепую ярость, что бушует за грудиной. Рёбра, нахер, трещат от сгустка неистовой злобы, ежесекундно разрастающегося до аномальных размеров.

– Не приезжать, потому что будете в одном месте и станете слишком лёгкой мишенью, – растолковывает, уверен, её словами и, мать его, с расстановками. – Не звонить, потому что будет переживать и станет только хуже. Панфилов, потому что выставил у палаты служивых. И… врежь мне, а? Тошно пиздец.

Руки опускаются, а кулаки разжимаются. Грудак только вибрирует, как будто ломится кто-то изнутри, помогая себе стенобитным орудием.

– Ещё кое-что просила передать, – делает очень аккуратный заход и кивает Эмиру, чтобы отошёл. Напрашивается, падла. – Цитатой.

– Ну? – хриплю, слабо шевеля пальцами в разминке.

– Если ты отступишь от своего плана – уважать перестану. Если оставишь дочь и подставишься – сама закопаю. У Чекалиных во дворе.

Пару секунд обрабатываю полученную информацию. Нет, я не тупой. В экстренной ситуации реагирую молниеносно, решения принимаю радикально, безошибочно и без сожалений. Но не когда она диктует условия. Не когда её образ стоит перед мысленным взором. Не когда её голос долбит по барабанным перепонкам.

– Под вишней, – выдыхаю с нервным смехом, припоминая её давнюю угрозу.

Как же хороша она была в тот момент… злющая дерзкая валькирия, вышедшая на тропу войны. Спасать тогда меня приехала, воительница моя. Всех на место поставила, меня из дерьма вытащила, Чекалина бизнесменом заделала, женила, из Кошелева добропорядочного гражданина общества слепила, Филюку пинок скорости отвесила, пообещав солнечных малышей, Ленку с Матвеем свела, блудливые руки Арсения новым делом заняла, мать мою уберегла, Эмира с семьёй примирила, себе ребёнка забацала, со всем справилась и слиняла [1].