Твоя капля крови
Шрифт:
– Может быть, и нам не следует торопиться, – сказал Стефан. – Ведь все остальные не торопятся.
– Ты приехал, чтобы отговорить нас от этого, так ведь, сын?
Отец смотрел на него, наклонившись вперед и подперев подбородок рукой. В первый раз с приезда Стефана он назвал его сыном.
– Вы не ошибаетесь, отец, – тихо ответил Белта. – Я ехал сюда с убеждением, что ваша затея безумие, с этим убеждением и остаюсь. Но речь не о том.
– О чем же? – спросил Вуйнович. В глазах его читалось обычное презрение вояки к любому, кто не желает сражаться.
– Меня беспокоит, – сказал он неожиданно для самого себя, – что флориец не начинает войну. Зачем ему наши легионы, если он не станет сражаться с цесарем? А еще меня беспокоит, что цесарь зачем-то решил подписать договор о дружбе с Чезарией…
– С кем? – изумился Марек.
– Поверь, я сказал то же самое… Тем более что наша тайная полиция перехватила уже несколько депеш от чезарского посла, и нигде в них не говорится о разрыве с Флорией, скорей наоборот…
Бойко поморщился на слове «наша», да и не он один.
– Предупреждений цесарь не слушает, такое впечатление, что он добровольно роет себе могилу…
– Так и пусть роет!
– Может быть. Но я не знаю, по какой причине он решил сговориться с Чезарией, и мне не нравится, что мы должны действовать вслепую.
Только сейчас Стефан понял, насколько это в самом деле его тревожило – подспудно, потому что рассказать об этом он никому не мог и для себя облечь в слова не получалось. Это – и то, что цесарь отпустил своего советника к отцу-бунтовщику, не озаботившись приставить слежку.
– Я бы не хотел, чтоб мы принимали необдуманные решения… не зная всего.
– Так отчего же вам не узнать? – звонко спросил последний из Стацинских.
Хороший вопрос.
– Оттого, видимо, – сказал он Стацинскому, – что, несмотря на мою… высокую должность, в Остланде я остаюсь белогорским заложником, который, по выражению цесаря, все равно смотрит в лес. И я не уверен, что получаю все необходимые сведения.
Такой горечи в собственном голосе он тоже не ожидал.
– Как же так может быть? – не унимался юнец. – Ведь столько говорили о вашей горячей привязанности к цесарю Остланда, так что можно было усомниться в истинной натуре такой… привязанности.
На секунду воцарилось недоуменное молчание. Потом грохнуло.
– Да как вы смеете! – Марек вскочил, загремев стулом, остальные зашумели.
– Тише! – Белта осадил брата и снова повернулся к юнцу. – Мне не кажется, что сейчас время и место, чтоб обсуждать мои отношения с цесарем. Но я буду рад все объяснить вам лично… когда вам будет угодно.
– С удовольствием выслушаю ваш рассказ, – проговорил тот, не отрывая от Стефана напряженного взгляда.
Юлия ахнула, поднесла ладонь ко рту. Яворская досадливо покачала головой.
– Господа, ну что же вы…
Стефан сел, раздосадованный собственной несдержанностью, – но, с другой стороны, мальчишка будто напрашивался.
Хуже всего – после этого не объяснишь уже, почему он не ждал от цесаря союза с Чезарией. Что бы Лотарь ни унаследовал от матушки, он никогда не был глупцом и не желал зла собственному народу. Но они разве будут слушать, Лотарь для них пугало, которое только и годится, чтоб водрузить его на шест и сжечь на Майских праздниках…
После ухода расфуфыренного разговор стал скованным. Снова забряцало столовое серебро, зазвенели бокалы – гости вспомнили об остывшем ужине. Юлия подозвала слуг и велела подавать десерт. Внесли еще канделябры, стало светлей. Расставили блюда с маковцом, смородиновым пирогом, яблоками в карамели. Пахло сладким, пахло миром.
– Что ж, я считаю, что разумно выждать, – проговорил отец, принимаясь за чай. – Если этот союз окажется правдой, то нам придется искать другой путь, чтоб переправлять оружие. И не мешало бы знать об этом прежде, чем оружие нам понадобится.
– Я отговаривал цесаря от войны, – сказал Стефан. – Да и от дружбы с чезарцами… Но он не удивится, если я пойду на уступки.
– Ты говорил, что фефарь тебя больфе не флуфает. – Рот у Марека был набит смородиновым пирогом.
– Говорил. Но я по-прежнему его советник. И потом, его величество любит, чтобы с ним соглашались. Если я перестану ему перечить, он наверняка смягчится.
Сказал – и тут же стало неловко, будто он высмеивал друга на публике.
– Значит, нам теперь ждать от тебя вестей… – подытожил отец.
– Простите, господа… но, если я правильно понимаю ситуацию, сегодняшнее собрание можно рассматривать как Княжеский совет?
Стан Корда осторожно поставил чашку на блюдце, вытер смородину с губ и оглядел собравшихся.
– Чтобы дальнейшие наши действия были легитимны, решения должны приниматься Советом…
Стан, как обычно, вспомнил то, о чем другие и думать забыли.
– Если я не ошибаюсь, – на памяти Стефана друг не ошибся ни разу, – свод законов Велимира говорит, что в случаях, когда по какой-то причине сбор Большого Княжеского совета невозможен, срочные решения могут приниматься Малым советом при условии, что он насчитывает не менее семи благородных и что князь во главе его занимает в Большом совете первую скамью…
Эту историю помнил даже сам Стефан: Велимиру так хотелось княжескую булаву, что он, недосчитав голосов, наспех придумал новый закон. Что ж, вот теперь пригодится…
– Насколько я вижу, – размеренно продолжал Корда, – эти условия сегодня соблюдены, так что, если присутствующие не имеют ничего против…
– Жаль, нет художника, – шепнул Стефан брату.
– М-м?
– Художника. Запечатлеть историческое событие, собрание Совета. Интересно, как бы картина называлась? «Столовый совет» или «Совет за чаем»?
Марек поперхнулся пирогом.
Тишь. Темнота. Ставни теперь открыты, в окна из немыслимой дали смотрят звезды – как огоньки далекой деревни, мимо которой пронесешься в карете, так и не узнав названия.