Ты мне только пиши
Шрифт:
– Дима, я после представления возьму чего-нибудь и зайду к тебе. Стасик нам кофе сварит...
– Нет, - сказал Волков.
– Не приходи. Я попробую отлежаться.
– Ладно, - согласился Третьяков.
– Тогда до завтра. У вас деньги есть?
– Есть, - сказал Стасик.
– А то смотрите... Мне тут главк премийку подбросил.
...Домой добирались долго - с остановками, перекурами. Через каждые пятьдесят-шестьдесят метров Волков присаживался на теплый каменный бортик арычного мостика и молча сидел минут десять. Стасик стоял рядом и страдал от сознания своей вины и беспомощности. Затем Волков протягивал руку, Стасик поднимал его,
Дома Волков снял туфли, с помощью Стасика взгромоздился на высокую кровать и закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному и перестать контролировать каждое свое движение, вслушиваться в то, что говорит Стасик, и подыскивать наиболее удобный для Стасика ответ.
– Может быть, тебе кофе сварить?
– спросил Стасик.
– Да нет, не стоит...
– ответил Волков, не открывая глаз.
– Я хочу попытаться уснуть.
– Тебя накрыть чем-нибудь?
– Не нужно, Стас... Жарко.
– Сигареты оставить?
– Оставь. Иди к себе, ложись, отдохни. Ты тоже перепсиховал, измучился...
– Может быть, нам действительно выбросить этот трюк, а?
– Не говори чепухи.
– Ты слышал, что директор сказал?
– Директор - глупый, трусливый администратор. Иди отдохни... Я позову тебя, партнерчик. Иди.
Часа через два Волкову стало совсем худо. Боль начиналась в руке и разливалась по всему телу. Волков задыхался. Его бросало то в жар, то в озноб. Мерещилась квкая-то чертовщина, откуда ни возьмись возникла музыка - старые, пятнадцать-двадцать лет тому назад слышанные мелодии... Повязка врезалась в руку, и Волкову казалось, что если он снимет повязку, то сможет глубоко вздохнуть и ощущение удушья пройдет немедленно. Но снять бинты не было сил, и Волков лежал неподвижно. Изредка он открывал глаза, и тогда музыка исчезала. Какое-то время Волков пытался сосредоточить свой взгляд на большом цветастом термосе. Этот термос Волков уже несколько лет возил с собой, и в каждом городе, в каждом новом гостиничном номере или в каждой чужой комнате термос с фантастическими розовыми цветами и ярко-синими колибри был олицетворением дома. Это был самый реальный предмет волковского существования. Только он, нелепо раскрашенный, старый китайский термос, мог вернуть сейчас Волкова из забытья в реальную боль.
За окном, на маленьком заводике цементных плит, равномерно и глухо стучал насос. Может быть, насос, его точный ритм и не давали уснуть Волкову. Очень ровно стучал насос...
Волков оторвал взгляд от термоса и закрыл глаза. И тогда, слушая стук насоса, он услышал стук собственного сердца. Сердце стучало в унисон насосу цементного завода. Сначала Волков лежал спокойно и с удивлением, отстранившим боль, слушал слитные звуки насоса и сердца. Их точное совпадение поражало. А потом в мозг стал вползать ужас: а вдруг насос остановится?! Насос цементного завода и сердце Волкова слились воедино, и теперь Волков лежал и молил бога, чтобы кто-нибудь не выключил насос. Если там, за окном, сейчас выключат насос - здесь, в комнате, остановится сердце!..
Волков, беспомощный и неподвижный, лежал и ждал смерти.
А потом сердце стало стучать быстрее и выпало из четкого ритма заводского насоса. От учащенного сердцебиения Волков стал задыхаться и успокаиваться. Теперь пусть выключат насос!.. Волков сам по себе, насос сам по себе...
Так, задыхаясь, он задремал, и ему привиделся уличный бой, и его автомат мог стрелять одиночными, да и то заклинивал после каждого выстрела,
– Стаси-и-ик!
– закричал Волков.
– Я здесь, Дима... Я здесь... Вот я...
– Стасик одной рукой приподнял голову Волкова, а другой вытер слезы и пот с его лица.
– Стасик... Ты здесь?..
Воспаленными глазами Волков посмотрел на Стасика и слабо проговорил:
– Ты прости меня.. Мне все какая-то дрянь чудится...
– Дима, - осторожно сказал Стасик.
– Дима, ты очень горячий.
– Я тебя разбудил?
– Волков уже пришел в себя.
– Нет. Я читал. Дима, ты такой горячий!..
– Давай бинты снимем.
– Что ты! Что ты!
– Давай снимем, Стасик... Посмотри, как врезались.
Из-под белых бинтов выползла багровой опухолью кисть руки Волкова.
– Видишь?
– сказал Волков.
– Давай снимем. Может, легче будет.
– У тебя и плечо опухло...
– Я повернусь, а ты тихонечко сматывай бинт.
– Ладно.
Стасик стал осторожно разматывать повязку.
Рука совсем потеряла форму. Она опухла от плеча до пальцев, опухла неровно, бугристо, а в районе локтя была расцвечена белыми и красными полосами.
– Что это?
– испуганно спросил Стасик.
– Черт его знает...
– ответил Волков.
– Я такого еще не видел. Прикури мне сигаретку...
Стасик прикурил сигарету, передал ее Волкову и быстро проговорил:
– Дима, я побегу на улицу, попробую поймать какую-нибудь машину... Я в один момент... Мы в больницу поедем.
Волков понял, что останется один.
– Не уходи, Стас!.. Не уходи...
– Ну что ты, Дим? Я же в одну секунду...
– Не уходи, Стас...
– повторил Волков и спустил ноги с кровати.
– Мы с тобой вместе найдем машину.
...Не было никаких машин на этих теплых черных улицах. Они пешком пришли в больницу. Стасик втащил Волкова в приемный покой, уложил его на белую пятнистую клеенчатую кушетку, а потом долго и сбивчиво пыталея объяснить дежурному врачу все, что произошло сегодня в цирке и дома.
Но Волков этого не слышал...
Стасик стал его партнером два года назад. Номер, в котором работал Волков последние несколько лет, рассыпался, и Волков около полугода искал себе партнера.
До Стасика Волков работал с двумя партнершами - Кирой Сизовой и Милкой Болдыревой. Обе были замужем, мужья тоже работали в цирке и виделись со своими женами два-три раза в год, если не считать тех трех-четырех дней за пару месяцев, когда цирки стояли рядом - километрах в восьмистах друг от друга. Тогда партнерши Волкова улетали к своим мужьям на то время, пока поезд будет тащить багаж и артистов всей остальной программы в следующий цирк. Такими переездами пользовались и мужья. Они тоже прилетали к своим женам, а потом снова улетали в очередные цирки, перессорившись и перемирившись за эти пятьдесят - шестьдесят часов неумелой супружеской жизни...
Изредка их номера соединяли в одной программе, но, когда вдруг приходил приказ расформировать программу и разослать все номера по разным циркам, Волков каждый раз с удивлением замечал, что Милка и Кира упаковывают свой личный багаж без особых огорчений. Из таких разлук мужья тоже не устраивали никаких трагедий, и они разъезжались в разные концы страны весело и облегченно...
А через месяц все начиналось сызнова: двухдневные свидания, ссоры, примирения и нескончаемый поток писем в Москву, в отдел формирования программ, с просьбой соединить номера, так как жизнь-то рушится...