Ты мой закат, ты мой рассвет
Шрифт:
Тридцатое, почти вечер.
Вот-вот должна приехать ее бабушка и пара самых близких теток с выводком.
На втором этаже есть еще одна комната, на первом, если что, кто-то ляжет на диване, а кто-то - на матрасе на полу. Мы предупреждали, что места мало, но никого это не остановило.
Завтра ближе к десяти вечера приедут мои родители и родители Очкарика, но они, к счастью, не останутся ночевать.
И все наши гости разъедутся первого вечером.
Это максимум, на который я согласился.
Жаль, до того, как мы
Иначе послал бы всех в пешее эротическое - прямо, жестко и без всяких реверансов.
Но у Очкарика бзик на семейности - и мне, в свете будущих событий, хочется, чтобы эта семейность перекочевала и в нашу, пока еще небольшую семью. Чтобы были все эти традиции с пирогами, оливье, семейными посиделками под шашлык и «Хеннеси» с ее и моим отцом.
Старею я, что ли.
Хорошо, что по утрам стоит как в молодости.
Плохо, что жену уже который день тошнит бесконтрольно и постоянно, практически от всего. И даже когда мы искренне оба изо всех сил стараемся хотя бы попытаться потрахаться в миссионерской, блять его мать, позе, мою малышку все равно выкручивает.
И вот он я - женатый мужик, который каждое утро с сожалением смотрит на «палатку» из одеяла и стоически терпит все тяготы семейной жизни.
— Ну Антон!
– хнычет Йени и с досады топает ногой, из-за чего ее смешные носки сползают еще больше, как будто сшиты минимум на пятидесятый размер ноги.
– Это же просто пряник, видишь? Я не успею все разукрасить, а их еще нужно высушить и развесить на елке.
— Беременность превратила тебя в мегеру, - стоя с противоположной стороны стола, говорю я.
– И что это за капризы, госпожа Сталь? Тебе сколько вообще лет? Серьезная ты женщина или где?
— Я беременная женщина, и мне нельзя отказывать, или моль все в доме трахнет, -показывает язык это чудо в перьях. Делает паузу, соображая, что сказала, краснеет и хлопает ресницами.
– Это так бабушка говорит, прости.
— Ну, если в этом доме хоть кто-то кого-то трахнет, я буду считать, что очередь сдвинулась с мертвой точки и скоро доползет до меня. Я бы, знаешь, тоже не отказался пару раз трахнуть собственную жену до того, как список допустимых поз начнет неумолимо сокращаться.
Очкарик счастливо сияет и, немного присев, держась руками за край стола, коварно крадется в мою сторону. Постою уж, дам ей надежду верить, что в этот раз сможет меня поймать.
— Ты меня правда хочешь, муж?
– Улыбается до влажного блеска зеленых глаз. Только она так умеет: быть счастливой, улыбаться и одновременно реветь.
Но это совсем не случайный вопрос и не попытка вытянуть из меня какое-то признание.
В последние дни моя маленькая замороченная жена выглядит... печально.
Бледная, с синяками под глазами и потрескавшимися губами.
Она почти ничего не ест и даже то. что попадает ей в желудок моими невероятными усилиями, почти полностью уходит вместе с рвотой.
Поэтому у нее практически исчезли щеки, скулы стали острее и лицо похоже на мордочку голодной шиншиллы.
Даже ее веснушки пали духом и почти все попрятались под кожу.
Технически, сейчас Йени выглядит как самая несексуальная женщина в моей жизни.
Но я действительно изо всех сил и до дурной головы ее хочу.
И единственная причина, по которой еще не набросился с домогательствами, кроется в страхе что-нибудь ей сломать.
— Муууууж?
– вопросительно тянет Очкарик.
Очень вовремя, потому что почти дотянулась до моего рукава.
Я успеваю перебраться на другой край и писательница издает длинное рычание.
— Не подходи ко мне со своими пряниками, жена, - предупреждаю еще раз.
– Не буду я заниматься этой херней.
— Угораздило же меня влюбиться в чёрствый сухарь, - сдается она и выразительно плюхается пятой точкой на стул.
– Ну и ладно, мы с Фасолиной сами справимся.
Теперь на сидения моих стульев привязаны сделанные руками Очкарика плоские подушки. Нашла какие-то старые вещи, сделала из них лоскутки и сшила вот это вот все. Я был против, думал, что получится какой-то бабушкин декор, а в итоге получилось уютно и по-домашнему. Так что, когда Очкарик озвучила свою следующую идею, даже почти не сопротивлялся.
Она взяла наши старые футболки и теперь шьет из них что-то вроде одеяла.
Руками, иголкой и ниткой, когда мы вечером усаживаемся смотреть мультфильмы, или я включаю расслабляющую музыку и занимаюсь работой.
Это будет маленькое одеяло. Для нашего ребенка.
И мы до сих пор ни разу не завели разговор о том. что ее первые анализы даже врач пока не берется комментировать. А я. кажется, скоро начну кидаться на любого, кто еще хоть раз скажет, что нужно верить и надеяться на лучшее.
Потому что и так верю.
Как никогда в жизни не верил вообще ни во что.
Пока я занимается разукрашиванием горы не самых идеальных в мире пряников -то, что это песочный человек, я понял исключительно по Х-образной форме фигурки - я усаживаюсь с противоположной стороны стола, включаю планшет и пересматриваю участки в моей деревеньке.
Те, что побольше моего раза в два. А лучше в три.
Потому что пока не вставал вопрос о большой семье, мой дом меня вполне устраивал: уютны, тихий, спокойный. А если предположить, что через уже семь месяцев в нем появится орущий Горох, которому будет нужна своя спальня, а Йени, судя по всему, первое время не обойтись без помощи матери, места оказывается не так уж и много. Плюс ребенку нужно будет где-то играть. И во дворе хорошо бы разбить небольшую площадку. И еще сакуру посадить за домом, которая кустовая и когда цветет - пахнет так, что даже у меня, старого циника, на душе хорошо.