Ты - наша
Шрифт:
— Малыш, это вообще не важно… — начинает Лис, но я снова прерываю:
— Для меня — важно. И у меня сейчас нет сил… И желания… И мне надо в универ! А потом домой! Отдохнуть!
Лис молчит, сверля меня напряженным взглядом и явно что-то решая, а затем кивает:
— Поехали, малыш.
Я пару секунд немо открываю рот, не веря в такой быстрый успех, а затем решительно поворачиваюсь и, прихватив по пути сумку, иду к двери. Пока никто не передумал.
Лис догоняет в сенях и опускает на плечи мне свою куртку, легкую и теплую. Она мгновенно
Непроизвольно глажу нежную дорогую кожу, поворачиваюсь к Лису:
— А ты? Холодно же…
— Ты не представляешь, насколько горячо мне сейчас, малыш… — хрипло отвечает Лис, притягивает меня за ворот куртки к себе и коротко, невыносимо сладко целует в ноющие губы, отрывается и договаривает, — пиздец, горячо… Пошли, пока я не передумал…
Смущенно опускаю ресницы и, прихватив полы куртки, чтоб не распахивалась, иду к двери.
Мне одновременно жарко и морозно. И непонятно, что дальше делать, как быть.
Понятно только одно: что вообще ничего не закончилось.
Почему-то это понимание наполняет меня тревогой и радостью…
58
Мне нужен рядом только ты…
Мне нужен взгляд твой и улыбка
И в море черной черноты
Лишь только ты — мой лучик зыбкий
Мне нужен рядом только ты
И только ты — мой космос дальний
Туман из вечной мерзлоты
С тобою без следа растает…
— Стоп, Вась, — Колесник резко прерывает мое неуверенное блеяние, взмахивает рукой, чтоб тормознуть увлекшегося Артема, как раз пытающегося выдать какое-то дикое соло на гитаре.
Я послушно останавливаюсь, пью из протянутой Рафиком бутылки воду. И обессиленно сажусь на низенькую табуреточку, куда обычно складывают всякие необходимые для музыкантов девайсы.
Перед глазами все слегка плывет, а в горле сухо.
Пожалуй, переоценила я все-таки свое желание не подводить ребят в такой сложный момент предновогоднего чеса. Устала, плохо соображаю. И пою плохо, в итоге.
Или просто навалилось все одно на другое?
Навалилось… М-да… И на меня… Навалились… Ох, я даже в мыслях пошлячка стала! Как, однако, быстро перенимается это все!
— Вась, — Сашка садится передо мной на корточки, берет из рук бутылку с водой, смотрит в лицо внимательно и тревожно, — ты как вообще? Плохо тебе?
— Нет, все нормально… — вяло пытаюсь возразить я, но общий настрой и внешний вид сами за себя говорят.
— Нихрена не нормально, Рапунцель, — подает голос Рафик, — ты себя в зеркале видела вообще? Под глазами круги, губы все потрескались.
— Угу… — тянет Артем, — и шея в засосах…
— Какие еще засосы? — хмурится недовольно Сашка, зетм приглядывается ко мне повнимательней и резко отбрасывает с груди на спину разлохмаченную косу.
Я не успеваю дернуться даже, настолько неожиданное это движение, и лишь стыдливо прикрываю ладонью пятна
— Та-а-а-к… — зловеще тянет Сашка, не позволяя мне отклониться, придерживая за плечо, — охренеть… Я думал, ты болеешь там вовсю, а ты… Ты… Не болеешь! — добавляет он с возмущением и встает с корточек. — И че происходит, а, Вась? Ты понимаешь, что нас всех подставляешь своим блядством?
Я вздрагиваю от грубого слова Сашки, и на глаза непроизвольно наворачиваются слезы. Обидно очень!
И справедливо, чего уж там…
Но голос разума никак не влияет на эмоции, а с ними у меня беда в последнее время, и в следующую минуту парни ошеломленно замирают, наблюдая мою истерику. Молчаливую, потому что не умею я громко плакать, еще в детстве ремнем и постановкой на колени в угол с молитвословом отучили, но слезы по щекам бегут без остановки.
Я это никак не могу контролировать, не получается! Понимаю, что, после такого, вряд ли Сашка и ребята захотят со мной играть, им истерички в группе не нужны. И от этого еще горше становится, еще тяжелее…
Все у меня наперекосяк! И только хуже и хуже ведь! Такая тяжелая она, взрослая жизнь, такая жестокая!
— Вась… — Сашка в растерянности снова опускается на корточки передо мной, принимается вытирать горячими пальцами слезы со щек, — Вась, ну прости… Я просто разозлился… Мы думали, ты реально болеешь, а ты… Ну ты тоже нас пойми…
— Я боле-е-ею-у-у-у… — с подвывом выходит у меня, словно у заправской плакальщицы, — я пра-а-авда-а-а…
— Да? — Он вздыхает, затем стягивает меня с табуреточки, поднимает за локти вверх, обнимает, гладит по голове, — ну прости тогда… Просто эти пятна… Ну, знаешь… Мы же не слепые… И знаем, что это такое… Конечно, одно другому не мешает, но мы как-то думали, что у тебя совсем сил нет…
— У меня их и нет, — я уже успокаиваюсь постепенно, грустно хлюпаю носом, беззастенчиво трусь мокрой щекой о Сашкину футболку. В его объятиях надежно и спокойно, словно брат меня обнимает, утешает. — Я так устала… И сессия еще эта… И заболела… И не в голосе что-то совсем сегодня…
— Да это мы дураки, — вздыхает Сашка, поглаживая меня по растрепанной косе.
— Вась, мы просто не учли, что ты после болезни, да, — подключается Рафик, встает и подходит ближе, — и вообще… Какого хера тебя только Колесник утешает? Может, я тоже хочу!
— И я, — подает голос Артем.
— А еще кто? — раздается неожиданно холодный голос из зала.
Я вздрагиваю, а затем аккуратно выбираюсь из ставших чуть напряженными рук Сашки.
— Камень, ты немного неправильно все… — начинает Сашка, предусмотрительно отходя от меня на расстояние метра. Сообразительный Рафик уже отмелся к выходу со сцены, а Артем вообще шагнул в тень кулис, удачно притворившись молчаливым привидением.
В итоге, я остаюсь стоять одна посреди сцены, освещенная со всех сторон, словно главная героиня пьесы. Трагедии, надо полагать.