Ты не мой Boy 2

На плацу строевая, второй час, мы, синхронно маршируя, отрабатываем парадный квадрат.

Это как медитация под барабанную дробь подошв.

Бах-бах-бах…

Я делаю это все на автомате, не вникая. Используя это время, чтобы побыть «один». И немного пофантазировать о моем чудовище. У меня уже случилась тьма внутренних диалогов с ней. Ну как диалогов… «Встретились», помолчали, молча проорался. Или «встретились», выдал ей очередную несусветную дичь. И «встречаемся» все

время внезапно. Потому что я боюсь к ней подойти. И совсем не потому что получу в морду. В морду — было бы хорошо… Я боюсь чего-то другого. Обнажения, которое я не вывезу. Не хочу никогда встречаться с ней больше! Потому что ссадины мои уже зажили. А я — нет.

Она меня заблокировала везде. Этот факт вызывает мазохистское удовлетворение.

Нет, я и не собираюсь ей писать. Я сдыхаю потихонечку без нее и мне по своему спокойно. Словно смертельный диагноз уже поставлен и… никакой суеты больше не надо.

С логикой я попрощался давно, потому что обкосячился я, а обиду чувствую на нее. Лютую! До тряски!

За что?

Потому что вместо того, чтобы убить меня за мои косяки, она просто… забила. Забила и забыла.

Ты не права, Малышечка моя, не права. «Мы в ответе за тех, кого приручили», блять!

К концу строевой, становимся в шеренгу.

Честь строить нас сегодня выпала прапорщику Красько. Так как все, кто старше по званию — на совещании. Красько нормальный прапор, практически свой, за что яростно не любим начальством.

— А что у нас с Корниенко?

— Все в порядке, товарищ прапорщик, — поглядывает на меня сержант. — В строю.

— Да?.. А я даже не заметил. Ты чего, Корниенко, маршировать научился?

— Так точно… — вяло бросаю я.

— Корниенко, ты сломался, что ли, не пойму? Или дома у тебя чего случилось? Ты это… Шути давай свою хрень какую-нибудь. А то к психологу обратно взвод отправлю.

По взводу стон.

Психологами и административными разборками нас доконали после моего явления «со следами насилия» от чудовища.

— Шути сказал, Корниенко… — наигранно свирепо. — Видишь, товарищ прапорщик скучает и изволит капризничать!

— Корниенко ну, давай, — пихают пацаны.

Вздыхаю.

— А вы женаты товарищ прапорщик?

— Допустим…

— А капризничаете, как будто Вы замужем.

Взвод тихо ржёт.

— Вот ты дебил, Корниенко.

— Не дебил, а дивергент.

— Это ж наряд!

— Ну, буду нарядный дивергент.

— Тьфу, гадость какая. Ты хотя бы лечишься? Тебя ж с пацанами страшно в казарме оставлять. Попортишь ещё. Срам такой…

— Гы-гы-гы… — угорают пацаны.

— Чо ржете? Равнение на-ле-во! Шагом в столовую марш!..

Догоняет наш строй, я иду в последнем ряду.

— Корниенко, к Малышкину в кабинет.

— А зачем?

— То мне неведомо. Приказ.

Отстаю от своих, иду рядом с ним.

— Не смешно ты стал шутить, Корниенко. Вот раньше любую глупость ляпнешь и смешно. А сейчас вроде шутка нормальная, а не смешно. Чего так?

Пожимаю плечами.

— Устал я за этот год конченный…

Смываюсь от него. Иду на второй этаж к Малышкину. Отцу моего чудовища.

— Курсант, Корниенко по вашему распоряжению прибыл, — смотрю мимо него.

— Кор-ни-ен-ко… Как же ты достал меня Корниенко. Ты хуже, чем больной зуб. Скажи, мне, курсант, это что такое?

Вытаскивает из моей карты кардиограмму. И ещё одну. И ещё одну…

Закатываю обречённо глаза.

— Ты же не годен. У тебя же аритмия и тахикардия.

— Симулирую, товарищ капитан, — равнодушно брякаю я, продолжая глядеть мимо него.

— Вот и отец твой с нашим полковником говорят — симулируешь… — задумчиво.

— Ну и всё. Забудьте.

— Как я забуду? А если ты загнешься на марш-броске?

— Не… — качаю головой. — Не загнусь. Здоровое у меня сердце.

— Ну а хер ли оно стучит не по уставу?! — рявкает он.

Опять смотрит на справки.

— А как ты это симулируешь, Корниенко?

— Легко… Просто думаю об одном человеке…

— А ты не можешь о нем не думать, — злится он, — пока тебе кардиограмму делают?!

— Не могу я о нем не думать… — закрываю глаза.

Не-мо-гу.

Сегодня у нас нет занятий, потому что в десять марш-бросок в полном обмундировании. И после завтрака нам дают пару часов отлежаться, чтобы никто не проблевался от этих радостных нагрузок на полный желудок. Ненавижу… Сдыхать там в соплях, слюнях и поту! Скотство!

Я валяюсь на своей кровати, смотрю в потолок. И про себя проговариваю какие-то заученные наизусть тексты, чтобы мысли мои не утекали к той, что меня ослабит…

Но нет, не получается.

Где ты там, моя малышка?

Это так далеко, что я почти не чувствую твое присутствие.

Возвращайся, пожалуйста.

Ну, хочешь, перетрахай там всех этих финских боев мне в наказание, но только возвращайся, живи здесь, рядом…

— Дэнчик.

— М.

— У нас тут какой-то литературный вечер придумали. Ну и сам понимаешь, добровольно-принудительное участие. Ты же со стихами дружишь, давай я тебя запишу. Есть что почитать?

— Есть… — задумчиво вздыхаю. — «Когда ты вернешься — будет много цветов… И я буду молчать, у меня не будет слов… Когда ты вернёшься — я коснусь твоих рук… Наверно станет слышен под рёбрами стук… Когда ты вернешься — будет все как хочешь ты… Будут смех, и слезы, друзья и цветы… А пока ты там с кем-то… где-то ебешься… А ЭТО… Это все БУДЕТ ПОТОМ, КОГДА ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ… — хриплю я, закрывая глаза.

Сержант цокает.

— Вот ты конченный, Корниенко.

— Не пойдет?

— Иди в пень!