Ты теперь моя
Шрифт:
— Я не собиралась еще ложиться… — мой голос обрывается, когда я чувствую, как он подхватывает меня с пола на руки и несет к кровати. Сглатываю и пытаюсь отстаивать свои права: — Ты не можешь все решать за меня. Я не кукла.
— Я не говорил, что ты кукла, Юля. Уже поздно. Я устал. Ты тоже.
Кому-то из нас везет, это тот редкий случай, когда его спокойный голос меня утихомиривает, а не раззадоривает. В конце концов, у меня нет никакого желания ругаться. Теперь в борьбе за свою эмансипацию я стараюсь действовать умнее.
— Ты меня
Матрас прогибается, и я скатываюсь ближе к середине. Напрягаюсь, ожидая, что Саульский, как всегда, проигнорирует мою обиду и начнет приставать. Но ничего подобного не следует.
— У тебя нет причин расстраиваться. Спи, Юля. Завтра рано вставать.
Уснуть долго не получается. Сначала я намеренно забиваю сознание, взявшись перебирать все пункты, которые запланировала на новый день. Дел слишком много. Кажется, двадцати четырех часов не хватит. Если бы не зачеты по политологии и социологии, прогуляла бы универ в пользу последних приготовлений в родительском доме. Все решаемо, конечно, но умышленно создавать себе проблемы не хочется.
Но момент помутнения рассудка, конечно, неизбежен. На границе сна и бодрствования сознание единолично заполняет Саульский. Мозги в кучу сбиваются, словно пригоревшая каша. Не первую ночь, после вырвавшегося у меня признания, решаю одну и ту же задачу: он не слышал — 5 %, он делает вид, что не слышал — 45 %, ему все равно — 50 %.
Дурацкая задача!
Кто говорил, что математика — мой конек? Очевидно, все же, нет.
При виде папы я немного теряюсь. Он выглядит намного хуже, чем я ожидала. Можно было бы даже бросить, казалось бы, заезженную фразу: я его едва узнала. Но замешательство быстро рассеивается. Безусловно, я его узнаю. Пусть не с первых секунд. Это происходит благодаря его походке, каким-то особенным движениям тела, которые, так или иначе, имеются у каждого человека.
— Папочка… — растягиваю, осторожно прижимаясь к груди отца. Он худой, осунувшийся, бледный. Но это ведь не страшно? Дома и стены лечат. Питание и забота быстро помогут ему пойти на поправку. — Как же я скучала! Как же хорошо, что ты вернулся!
— Надо было раньше все бросить…
Вижу, что тронут встречей не меньше меня. Глаза прячет.
— Нет, нельзя было… — возражаю я, утирая слезы. — Все хорошо… Теперь все хорошо!
В отцовском доме мы не можем наговориться. Точнее, я, конечно. Папа лишь с улыбкой слушает мою трескотню и в нужных местах вставляет лаконичные комментарии или же просто кивает.
— Пааап, мне восемнадцать, а не восемь, — смеюсь над подарками. — Я давно не играю в куклы.
— Я больше не знаю, что тебе дарить, — почти беззвучно хохочет отец. — Застрял в том периоде, когда ты радовалась триста первой кукле. Но эта кукла не простая.
— Золотая? — все еще смеюсь, но проворачиваю подарок осторожно.
— Антикварная.
— Красивая.
— Оставишь своей дочери.
Беззаботное хихиканье резко заканчивается кашлем. Не ожидала от папы чего-то подобного.
— А если у меня будет сын?
— Тогда внучке, — улыбается еще задорнее.
— Стратегическое решение. Мне нравится!
— Вот и отлично!
— Паа-ап, Тоня пусть с тобой остается, — перехожу к важному для всех нас моменту. — Пожалуйста, не спеши возражать мне. Сам рассуди здраво! У меня все отлично. Мы с Саульским поладили, и вообще… — краснею, а осознавая это, краснею еще сильнее. — Возражения не принимаются! Если тебе Тоня не нужна, я ее уволю.
— Уж зная твое баранье упрямство, не сомневаюсь, — добродушно ворчит отец. — Ладно, пусть остается со мной.
Сдерживаю откровенное ликование, будто и правда изначально была уверена в своей победе.
— Я к тебе каждый день приезжать буду. Сразу после занятий. Ты не скучай тут, хорошо? Я тебе книг новых накупила. Зарубежные детективы, как ты любишь. Еще партию новинок ждут к концу недели, я просила отложить… Только если почувствуешь какой-то дискомфорт, не выделывайся, пожалуйста. Врач сказал глаза беречь. Я приеду, почитаю.
— Не дашь ты мне умереть спокойно.
— Я тебе в принципе запрещаю! Неспокойно тоже. Повезло тебе, что я у тебя одна!
— Повезло. Что ты у меня есть.
Под вечер внутри меня какая-то тоска разливается. Ноет и ноет, дышать тяжело. Хочется, чтобы обнял и успокоил именно он… Саульский.
Места себе не нахожу. Как зверь в клетке — туда-сюда, туда-сюда ношусь по спальне.
— Рома… Рома… — бросаюсь к нему, едва входит.
Обхватываю руками, прижимаюсь к груди. Жмурюсь от счастья, когда он в ответ обнимает. Так тепло мне… Так хорошо… Так надежно…
Глава 30
Я завтра снова в бой сорвусь,
Но точно знаю, что вернусь.
Сауль
Колоссальное количество людей не может найти себя. Признаться по чести, я достиг всего, чего когда-то хотел. Не расслабляюсь, конечно. Некогда. Жизнь — это бесконечная полоса препятствий. Стараюсь предвидеть проблемы, а не решать их по мере поступления.
То, что случается в первый день нового года, к сожалению, не загадаешь. Горит контейнеровоз из Гонконга. Сто двадцать пять тонн груза. Только девяносто из которых застраховано.
Вал черного дыма виден за несколько десятком километров. Пока мы добираемся до контейнерного терминала, огонь охватывает весь нос палубы крупногабаритного китайского судна. Пожарная и береговая охрана общими усилиями пытаются гасить, но, как докладывает главный, огонь ползет дальше. Помимо загоревшегося судна у причала находится еще три.
— Экипажи вывели?
— Почти. Два человека с гонконгского не были сняты. Не смогли обнаружить.
— Твою мать… — хмуро смотрю на начальника службы пожарной безопасности. — Это не почти, Рогулев. Вызывайте помощь.