Ты теперь моя

Тодорова Елена

— Мы сталкивались раньше. Я недавно вспомнил.

— В смысле до свадьбы?

— Да.

— Когда?

Он медлит, но явно не потому, что щадит мои чувства. Это лишь манера вести беседу, так, как ему самому удобно.

— Уверенности нет. Но я думаю, что это была ты.

— Когда же?

— Года три-четыре назад. Ты шла по набережной. Уронила телефон. Он ударился о плитку и отлетел за ограждение. Ты подлезла к самому краю, дотянулась пальцами. Но вместо того, чтобы достать его, умышленно столкнула в воду. Затем поднялась, обернулась к подскочившему мужику и сказала что-то типа: «Какая

жалость. Я снова осталась без связи. Дай мне лучше пистолет! Им я хотя бы успею воспользоваться».

— Почему же ты решил, что это была я? — спрашиваю, а у самой внутри все в нервный клубок сворачивается.

— Потому что ты была с Хоролом. Мы за ним тогда шли.

— Вы собирались… Ты собирался причинить ему вред?

— Да, — в этот раз он не задерживается с ответом.

Клубок обрывается. Безотчетно меня накрывает запоздалый страх. Начинают дрожать руки. Сауль замечает, тут же ловит их в свои ладони. Крепко и вместе с тем осторожно сжимает, не давая мне подняться.

— Не вырывайся, Юля.

— Почему же ты не стал? — на эмоциях голос звучит выше, чем я хотела бы.

— Потому что он был с тобой. Детей я не трогаю.

Исчерпывающий и честный ответ, который, тем не менее, трудно принять.

— У вас с папой доходило до кровавых разборок?

Мысленно я подобную возможность отталкиваю. Мой папа не такой.

— Да.

У меня вырывается шокированный и нервный смешок.

— Значит, я в прямом смысле была «мировой».

Это не вопрос, лишь мои размышления, но он вновь подтверждает:

— Да.

Замолкаю, потому что не могу определиться с тем, как еще реагировать. Саульский постепенно расслабляет тиски, в которые заключил мое тело. Знаю, что отпускать не собирается. А без его воли вырваться шансов у меня нет. Я уже не понимаю, хочу ли… Больше нет, чем да. Это же Рома…

Он мягко массирует мои запястья. Целует мою шею. Оглаживает ладонями предплечья и плечи. Действует, как и всегда, расчетливо и эффективно — я расслабляюсь.

Чувствую крестцом его эрекцию, но знаю, что к сексу Саульский меня сегодня склонять не станет. Если бы собирался, я бы уже лежала под ним голой.

— Ты никогда не видел своих родителей? — спрашиваю чуть позже.

— Нет.

— Это так странно, наверное. Находиться постоянно среди чужих людей. С самого рождения быть одному… — медленно вздыхаю. — Я теперь тоже одна.

— Ты не одна, Юля. Ты — моя.

Глава 33

Земля не может не крутиться.

Сердце не может не биться.

Солнце не может не светить.

Я не могу тебя не любить.

Юля

Три месяца спустя.

— Жуткий ты циник, Рома. Непробиваемый, — смеется мэр, добродушно похлопывая Саульского по плечу. — Не улыбнешься, пафосными пожеланиями не окатишь, еще пятьдесят пять лет мне не вбросишь… Выбиваешься из массы.

Я улыбаюсь, пока мой суровый муж, якобы невзначай, окидывает сосредоточенным взглядом банкетный зал.

— Виктор Степаныч, ты только не говори, что ждал от меня чего-то подобного, — вновь возвращает внимание к Ставницеру. — Знаешь же, что не привили мне всех этих морально-этических ценностей, душевной теплоты и стремление языком «зарабатывать» уважение.

— Знаю, знаю…

Фотовспышка вынуждает нас всех на мгновение застыть в статичных позах.

— Моя прерогатива — тыловая и фронтовая защита, — добавляет Саульский спустя несколько секунд. — В этом плане, милости прошу, как говорится. В любое время дня и ночи.

— Твоя прерогатива — нападение, адский ты черт!

Мы с Катериной Львовной, поймав запал мэра, искренне смеемся.

— С этим тоже обращайся, — невозмутимо отзывается «черт».

— Твое хорошее ко мне отношение удивительно исчерпывающее! — Ставницер переключает свое внимание на меня. Со смехом спрашивает: — Юля Владимировна, как ты с ним справляешься?

— Сжав кулаки и сцепив зубы, — отвечаю с неизменной улыбкой.

— Вот соединил же Господь! Лучше не подберешь.

— Господь тут ни при чем, — резонно замечает Рома. — Так что не богохульствуй, Виктор Степаныч. Не бери грех на душу. Все куда прозаичнее. Так жизнь расставила.

— А я думаю, папа, — улыбаюсь мягче, с благодарностью принимая щемящую теплоту в груди, которая возникает каждый раз, когда вспоминаю отца.

— Не без него, — соглашается Рома, чуть прищурившись.

Первые недели, когда я справлялась не самым лучшим образом — это был молчаливый призыв против слез. Давно не плачу, но он каждый раз так делает, словно сам готовится к моей истерике. Когда же мои глаза в очередной раз остаются сухими, подмигивает, мол: «Умница, Юлька, горжусь тобой». Так делает и сейчас. А я все так же смущаюсь и, не скрывая этого, счастливо улыбаюсь.

— Ну, главное, хорошо получилось, — взмахнув рукой, мэр подзывает официанта. — Пользуясь случаем, предлагаю тост за тех, кто не с нами.

— Земля пухом.

— Царство небесное.

Приглашают к столам. Мы с Саульским оказываемся в компании трех семейных пар. Одного мужчину я знаю, нас познакомили несколько недель назад в ресторане у Алика, но, увы, не помню его имени. Сдержанно улыбаюсь, когда он здоровается и, обменявшись с Ромой рукопожатиями, представляет свою жену.

Пока мужчины обсуждают политику, я немного отстраненно слушаю взволнованный треп Натальи. Она впервые оставила новорожденного сына. Ест она мало, я тоже не успеваю, так как она без конца рассказывает мне о том, как выбирала роддом, договаривалась с врачом, готовилась к родам, рожала, налаживала лактацию, а теперь пытается похудеть по какой-то там популярной методике, которая не одобряет употребление порции свыше двухсот пятидесяти граммов.

— Молока у меня было немало, но оно как вода. Совсем не питательное. Малыш не наедался и висел на мне просто ночь напролет. У меня соски потрескались — боль адская. Хорошо, что мне смесь посоветовали… Родишь, я тебе тоже кипу информации сброшу… — Разве я еще чего-то не знаю? — Так вот, со смесью благодать началась. Спим целую ночь. По часам проснусь, еще и бужу Масика, чтобы поел… У меня швы, с ними две недели садиться нельзя было. Представь!

Как ни стараюсь, мне трудно это сделать. Я даже предположить не могу, в каком месте и с какой-то стороны эти швы возможны. Вот так повезло с соседкой!