Ты теперь моя
Шрифт:
Папа пожалел, что полетел в Израиль и потратил время, которое мы могли провести вместе на лечение. Я не знала, что ему ответить. Я просто не знала, что сказать. Впервые у меня не было для него слов.
— Я лишь надеюсь, что не ошибся, когда сосватал тебя за Саульского. Не обижает?
— Нет, — выдыхаю едва слышно. Сдерживая слезы, для наглядности несколько раз машу головой. — Не обижает.
— Ты говорила, у вас все хорошо… Я очень хочу, чтобы ты была счастлива.
— Я счастлива, папочка. Честное слово. Сейчас не вру. Я… Я люблю его.
На этих словах папа смеется. Долго и как-то приглушенно. Должно быть, это причиняет ему дискомфорт и боль. Прижимая ладонь к губам, смахиваю брызнувшие из глаз слезы и тоже сдавленно хихикаю.
— Дождался… Дождался… Дождался… — невесомо повторяет папа. — Влюбилась моя принцесса…
А я сжимаю его ладонь обеими руками и прикладываюсь к ней щекой.
Сейчас я сгораю. Истекаю, будто свеча. Но когда-нибудь пламя утихнет, и я застыну по новой. Боль притупится. Будет что-то хорошее. Важно лишь сохранить форму.
Не могу дозвониться ни Роме, ни Макару, поэтому домой мы с Тоней едем на такси. Нас встречает удивительная тишина. Относительная, конечно. Дежурная охрана снует по территории, в кухне гремит посудой Катерина. Однако нет привычного гула голосов и мельтешения ряда знакомых лиц.
Приняв душ, выбираю, как и просил папа, совершенно обычную одежду. Ничего черного. Простые синие джинсы и серая водолазка. Обедаю в компании Тони и Катерины. А после собираю себя на скобы и отправляюсь в ритуальное бюро. Выражаю желание, чтобы поминальный обед был в одном из папиных ресторанов. В остальном у меня нет никаких принципиальных замыслов. Вверяю организацию компетентным людям.
Держусь весь день. Подбадриваю Тоню. Отдаю распоряжения Катерине. Принимаю звонки и соболезнования от друзей и знакомых. Но стоит появиться на пороге Саульскому, внутри меня будто колокол звенит. Расходится этот звон. Резонирует по всему телу. Жгучим огнем опутывает каждую клетку.
Рома закрывает дверь и останавливает, встретив мой взгляд. В какой-то момент мне кажется, что он не ожидал меня увидеть. Не знал, что я дома? Возможно ли, что никто ему не сообщил? Или он забыл? Чем таким они занимались до поздней ночи?
Слезы ослепляют, но я двигаюсь к нему навстречу. Обнимаю так, как уже привыкла. В миг, когда соприкасается наша кожа, слышу его тяжелый выдох. Он снова принимал душ внизу, голый по пояс. Я слабо прикрыта ночной сорочкой. Но мне мало контакта. Слиться с ним хочу. Так сильно прижимаюсь, что тело физической болью откликается.
— Где ты был? Я не могла к тебе дозвониться.
— Прости.
Мы оба замираем. Потому что никогда прежде я не слышала от него этого слова. Потому что он, очевидно, его сам от себя не слышал.
Саульский не собирается объясняться и рассказывать мне, где находился весь этот день. А я не собираюсь расспрашивать. Сегодня мне достаточно его тихого «прости» и его физического отклика. Он обнимает меня. Жадно, но вовсе не пошло, трогает руками. Это другое… Я чувствую и дрожу все сильнее, улавливая его острую во мне потребность. Он касается губами моего виска, волос, лба, щеки, уха. Вдыхает шумно. Сжимает крепче.
— Тосковал, Рома? Рома! Ну, скажи… — мой голос звучит тихо и несколько надорванно.
Мне очень нужно. Не скажет — умру.
— Да, — признает после вакуумной паузы.
И я с дрожью выдыхаю:
— Я тоже.
Мы — две разнополярные системы. Сталкиваясь, образуем особое магнитное поле. Ничего круче этого взаимодействия я никогда не испытывала. Каждый раз кажется, что выше накал попросту не может быть. А он все растет. Как так получается? Природой заложено? Или же, напротив, это какой-то энергетический сбой? Не знаю. Да и неважно мне.
Я счастлива только от того, что снова нахожусь в эпицентре его силы.
Мы присаживаемся на диван. Друг напротив друга. Саульский молчит. Смотрит внимательно. Пробираясь в душу, считывает мои эмоции. И ждет, уже зная, что мне нужно выговориться.
— Эта неделя была такой долгой. И одновременно такой короткой. Очень трудной. И очень одинокой. Папа редко приходил в сознание. А я сидела и все думала, думала, думала… Почему так происходит? Почему он? Почему с нами? Почему?
— Никто не знает, Юля. Это жизнь. Просто так случается.
Со свежими ранами мне трудно это понять. Но я стараюсь. Киваю, прижимая дрожащие пальцы к уголкам глаз.
— Это так больно. Это режет, как сотни ножей. Вдохнуть глубоко невозможно. Изнутри разрывает…
— Это пройдет.
— Да… Папа сказал, что будет смотреть на меня с неба. Если буду плакать, он рассердится, и пойдет дождь, — смеюсь, воскрешая этот самый диалог. — Хочу помнить только хорошее. Но пока это сложно, — прикрывая глаза, чуть откидываю голову и глубоко вдыхаю. Когда вновь смотрю на Саульского, вижу, что он все так же сосредоточен исключительно на мне. — Отвлеки меня, Рома. Расскажи что-нибудь.
— Что именно?
— Что угодно. Ерунду какую-то… Все равно, что…
Собираясь с мыслями, он выдерживает небольшую паузу. Все это время не отрывает от меня взгляда. А потом берет мою руку и, откинувшись на подушки спиной, укладывает меня себе на грудь.
— Ободряющей сказки не получится, Юля. Сразу говорю. Я не умею.
— Мне и не надо. Сказок не надо. Правду хочу.
Вот мы и пришли к трезвому подходу с моей стороны. Я и не знаю, кто из нас больше удивлен. По тому, как Рома задерживает дыхание, понимаю, что он — нимало. Но я все же, наверное, сильнее.