Ты теперь моя
Шрифт:
— Проблем не будет? — намекает на содержимое контейнеров.
— Альтернативы нет. Вызывай, мать твою, помощь. Огонь нужно гасить.
Рогулев отправляется звонить и отдавать дальнейшие распоряжения, а мы с Назаром отходим немного в сторону и наблюдаем за разрастающимся хаосом. Ветер несет со стороны моря яростный треск огня, одинокие выкрики пожарных и спасателей, удушливый запах гари, шум бьющихся о борта судна волн. Море будто кипит. Хотя знаем мы, что ледяное оно. Темное, глубокое и ледяное.
— Думаешь, связано как-то?
— Не исключено. После снайперов затишье долгим было, — негромко отзываюсь я. — Надо проверять.
Мы ждали, что злопыхатель рано или поздно объявится, но не думали, что плацдармом для второго удара будет выбрана наша территория.
— Если связано, понимаешь, что это значит? — крутанувшись чуть в сторону, Назар, прежде чем сунуть в рот сигарету, сплевывает на бетон.
А мне в клубах этого густого чада даже курить неохота. Чувствую, как эта копоть в легких оседает.
— Что у нас засланный казачок, — понижаю голос.
— Сука, у меня между булок мокро, когда я об этом думаю.
— Не суетись, Назар. Сейчас уже нехрен бисер метать. Человек зашорится. Возможно, даже свинтить попытается. С умом надо. Не привлекая внимание.
— Найду падлу, собственными руками придушу, — мрачно обещает тот и, делая глубокую затяжку, вновь к причалу взгляд уводит.
— Рано об этом думаешь. Соберись. Сублимируй в мирное.
Ему наставления даю, когда у самого внутри все горит растереть суку по этому причалу, чтобы только мокрый след остался.
— Что, если кто-то из Фроловских или Зеленых этой твари заморской помогает?
— Очень маловероятно. Фрол после свадьбы только и делает, что ковровой дорожкой стелится. Забыл показательную казнь, которую он устроил, когда у себя гниду нашел? — припоминаю стрельбу в лесу. — Он с нами мира хочет. Ему это выгодно.
— Да, прав ты. Трясет его как Каштанку от одного лишь допущения, что может тебе в немилость пасть, — привычно усмехается Назар. — Знает, что тягаться бессмысленно, а к кому-то чужому в городе им в первую очередь сложно привыкать пришлось бы.
— Можно рассчитывать, что снова по своей инициативе с помощью придут.
— А Зеленые?
— У них своя территория. Мы друг другу не мешаем.
— Значит, все же чужие… Я эту амурскую тварь, когда найдем…
— У нас когда последний раз молодняк был? — перебиваю бессмысленную сейчас агрессию.
— На тот уровень, который тебя интересует, с полгода никого не принимали, — произносит Назар после паузы. — Я еще уточню, но обычно в курсе таких дел.
— Уточни. Если кто-то из своих, из проверенных, сам душу вытрясу.
Даже с вертолетами погасить возгорание удается только ближе к утру следующего дня. Возвращаюсь домой злым, голодным и адски уставшим. На сон выделяю всего пару часов, потом обратно нужно в офис. Пожарная комиссия начнет расследование.
Сегодня Юля не с добром ждет. Улавливаю ее разболтанное настроение, едва пересекаемся взглядами. Чтобы не пугать ее, душ принимал внизу, поэтому вхожу в спальню в одном полотенце.
— Доброе утро, — ее голос звучит звонко и бойко, вовсе не приветливо.
— Доброе.
Под неусыпным, пишущим недовольством, вниманием подхожу к комоду. Скидываю полотенце и натягиваю трусы.
— Если есть что-то важное, говори, — даю отмашку. — У меня мало времени.
Услышав ее шумный порывистый выдох, обращаю взгляд, чтобы в лицо посмотреть.
С Юлей далеко не всегда получается предугадать, по какому сценарию ее в тот или иной момент понесет. Как только я нажимаю на паузу, оцениваю ситуацию и пытаюсь выработать тактику, не раз было, делает нечто, казалось бы, совсем незначительное, и все настройки попросту слетают. Замыкание, обновление, аварийный рестарт.
Взрывная девочка-торпеда. Порой выстреливает так, что, как ни старайся, задевает. Горящими искрами осыпает. Случается, просто в глаза смотрит — озноб по коже, скажет что-то — земля из-под ног уходит, прикоснется — потолок падает.
Осознавая, в каком хреновом состоянии сейчас нахожусь, я машинально блокирую все органы восприятия. Отсекаю ее. Отгораживаюсь. Смотрю равнодушно, только потому что не желаю на воспаленном нерве причинять ей вред.
— Ты знал, что операция не помогла? — голос Юли обрывается слишком резко, а мое молчание выделяет ее отчаяние еще сильнее. — Сегодня папе стало плохо. Мы вызвали «скорую»… — дробит с дрожью и громким дыханием. — Я в шоке, потому что, оказывается, все к этому были готовы! Тоня, Макар, врачи клиники… Ты тоже? Знал?
— Да, знал.
Ее будто волной ударяет. Отшатывается. Зажмуривается на миг, а потом кричит от боли, конечно:
— Почему мне никто не сказал? Почему? Как это называется? Как ты мог?
Пересекая разделяющее нас расстояние, ударяет меня кулаками в грудь. Когда я ловлю и сжимаю ее тонкие запястья, изо всех сил пытается вырваться.
— Не сказал, потому что меня это не касается. Решение твоего отца.
— Но меня касается, — слышит через слово, очевидно. И я ее даже понимаю: на него ведь она не может разозлиться. Остаюсь только я. — Разве тебе все равно, что я чувствую? Как ты так можешь? Ты же понимаешь, что я… Я же… Неужели тебе плевать на мои чувства?
Меня, будто угодившего на взрывчатку вояку, на куски рвет. Не знаю, что именно срабатывает: ее слова, ее обида или ее боль. Дергаю девчонку на себя, прижимаю к груди слишком резко и грубо. Настолько крепко, что рискую попросту переломить ей кости. Обездвиживая полностью, закрываю ею свои пробоины. Запах ее вдыхаю, чтобы хоть как-то в себя прийти.
Юля. Юля. Юля.
Моя. Моя. Моя.
Не сразу слышу, что она пыхтит, стонет и хнычет от боли, которую вызывают эти объятия.
Совершая вдох, плавно разжимаю руки. С опаской и подспудным намерением, если рассыпаться начнет, ловить и клеит заново буду. Будто пьяный, воспаленным взглядом смотрю, как она отстраняется. От шока на миг затихает. Обхватывая себя руками, растирает плечи. Прошивает глазами, огнем окатывает.