Ты умрёшь завтра
Шрифт:
— Я имел в виду умения, которые у остальных детей не наблюдаются.
— Я не знаю, что не умеют другие. Они мне не интересны… пока.
— У тебя нет друзей?
— Нет.
Доктор Чех снова посмотрел на Ивана, тот отрицательно покачал головой. Никодим это заметил, прохладно прокомментировал:
— Ты мне не веришь.
— Почему? — не понял Антон Павлович.
— Потому что смотришь на Ивана, чтобы он подтвердил мои слова.
— Ну да, — Антон Павлович смутился. — Обычно дети, знаешь ли, склонны к фантазии. Не то, чтобы они были лгунами от природы…
— Как раз так оно и есть, — перебил его Никодим. — Все врут, и взрослые даже больше, чем дети. Но мне врать незачем. В отличие от вас, я не испытываю потребность во лжи.
— Что ж, обещаю впредь тебе не лгать. А почему ты говоришь мне «ты»? Это не вежливо.
— Вежливость — лицемерие, призванное скрыть, кого люди на самом деле уважают, а кого нет. Я знаю тебя всего двенадцать минут, мало, чтобы появилось уважение.
— Разумно… — отозвался Антон Павлович, понимая, что в этом диалоге мальчик, бесспорно, доминирует, при этом остается спокойным, то есть не делает никаких психических или эмоциональных усилий, а значит, превосходство дается ему просто и естественно, как дыхание.
«Не удивительно, что отец его боится, — размышлял доктор Чех. — Совершенно уникальный случай, но может ли это быть мутацией? До сих пор не было известно случаев, когда мутация сказывается на психике положительно, то есть ускоряет развитие мозга, как органа, и интеллекта, как механизма самопознания. Но отсутствие подобных прецедентов еще не говорит о том, что они невозможны… Необходимо сделать все возможные анализы!»
— Что ж, уважение и в самом деле нужно заслужить, тут я спорить не смею… Но пока мы беседуем, я проверю твое здоровье, хорошо? На что жалуешься?
Мальчик внимательно посмотрел на отца, от чего тот покраснел, вернул взгляд на Антона Павловича, ответил:
— Зачем мне жаловаться? У меня все в порядке.
— В самом деле, зачем жаловаться, когда все в порядке… Я имел в виду, может быть, у тебя болит что-нибудь? Нет? Ну хорошо. Давай мы тебя осмотрим. Садись на кушетку… Открой рот, скажи а-а-а… то есть, просто высунь язык… Теперь послушаем сердце… рефлексы…
Никодим с любопытством следил за манипуляциями врача, особенно, когда Антон Павлович брал у него из пальца кровь. Когда процедуры были окончены, он спросил:
— И как мое здоровье, доктор?
— Поскольку я обещал тебе не врать, то вот тебе правда. Здоровье у тебя, как у обычного двухлетнего мальчика, то есть лучше некуда. А интеллект, как у сорокалетнего преподавателя цинизма, если, конечно, имеются преподаватели такой науки… И это очень-очень непонятно.
— Ты разберешься, Антон, — серьезно сказал Никодим и ободрительно похлопал доктора по ладони, — хотя это может тебе и не понравиться.
— Любишь загадывать загадки?
— Это интересно. И вот тебе, доктор, еще одна. Полчаса назад я видел в коридоре пожилую санитарку, она катила кровать на колесиках, а в ней лежала женщина с коричневыми волосами. Завтра эта женщина умрет.
Антон Павлович почувствовал, как вдоль позвоночника прошлась волна прохлады, и кожа на затылке начала чесаться. В устах двухлетнего мальчика эти слова прозвучали настолько жутко и невозможно, что доктор Чех вдруг ощутил: это и в самом деле может произойти. Он перевел взгляд на Ивана, тот сидел побелевший и боялся шелохнуться, вернул взгляд на Никодима, глубоко вздохнул, отозвался:
— Тут много больных, знаешь ли… Иногда они умирают…
— Нет, — отрезал мальчик. — Она. Умрет. Завтра.
Выдержав паузу в ожидании, когда смысл произнесенного дойдет до сознания Антона Павловича, Никодим холодно улыбнулся, соскочил с кушетки и, не прощаясь, покинул кабинет.
— Доктор, — прошептал Иван, — вот так же он напророчил смерть своей бабке. На следующий день она того… померла. Что с ним, а? Это можно вылечить?
«Разве что пригласить батюшку, чтобы он изгнал беса», — подумал Антон Павлович, а вслух сказал:
— Не буду лукавить, пока не знаю. Физически он полностью здоров, остальное для меня загадка. Очень редкий феномен, я бы даже сказал единственный в своем роде. Но не отчаивайтесь, голубчик. Ваш мальчик, с его интеллектом, вполне может стать великим ученым. Математиком, например. Разве это не замечательно?
— Математиком, ага… А если он мне тоже того… напророчит?.. И за что мне такое наказание?.. — грустно пробубнил Иван, и тихо покинул кабинет Антона Павловича, осторожно прикрыв за сбою дверь.
Антон Павлович был озадачен, вернее — растерян. Здравый смысл, медицинское образование, опыт изучения мутаций, — ничто из этого не давало и намека на природу феномена Никодима. Первая глава его монументального труда была посвящена классификации мутаций, которые делились на четыре основные группы: мутации строения тела (отсутствие или трансформация конечностей, либо присутствие лишних, торможение роста, деформации черепа, пр.); мутации внутренних органов (недоразвитость или гипертрофированность, некорректное функционирование); мутации половых органов (неспособность к детородным функциям); мутации интеллекта (все виды врожденной интеллектуальной недостаточности). Никодим же был абсолютно здоров, адекватен, и разумен. То есть, не просто разумен, но сверхразумен, и это было необъяснимо и тревожно.
«Сегодня какой-то сумасшедший день», — устало подумал Антон Павлович, не подозревая, что сумасшествие этого дня пока что не исчерпалось.
Десять минут спустя в дверь Антона Павловича осторожно постучали, доктор Чех пригласил войти. Это оказалась пожилая санитарка Путикова Марфа Васильевна. Выглядела она испуганно. На вопрос Антона Павловича, что случилось, женщина скороговоркой выпалила следующее:
— Антон Павлович, я знаю этого… этого… дьяволенка. Люди говорят, когда он родился, вся скотина пала в округе и вода из кранов пошла красная вот… как кровь красная и серой пахла… А на Луне знак Сатаны проявился, прости Господи… Сама же я на родах его диавольских была, как раз смена мне выпала, так он — дьяволенок этот — родившись, не плакал, не кричал, но волчонком выл. Отец Сергий его крестил, сам же согласился ему крестным быть. Крестил вот его и тем на себя беду накликал, прости Господи… А всего через неделю с ним беда и приключилась… Помните, два года назад, завалило его в церкви нашей? Два года назад, покрестил и помер. Была я там, на утреннюю пошла, а его нету нигде, а потом в трапезной вижу — лежит под бревном и кровь из головы… А мать его, диаваленка этого, я помню, она тоже в церковь ходила, хорошая была женщина, набожная, Марией звали… Так она, как увидала, что отец Сергий помер, так и тронулась, головой нездорова стала… Ушла в лес, говорят. Не выдержала, что дияволенка родила вот… И еще говорят, что иногда Мария в город воротится, прости Господи… Ночами воротится и бродит по улицам, плачет и молится вслух, прощенья у Господа выпрашивает вот… Антон Павлович, это плохая семья, проклятая… Дияволенок этот — смерть перед ним идет, а следом за ним беда!..