Ты умрёшь завтра
Шрифт:
— Я назову тебе одного человека, который умрет завтра, а ты мне дашь микроскоп и канистру формальдегида.
— Как это? Зачем тебе формальдегид? — снова удивился Антон Павлович.
— Чтобы змеи не разлагались. Я думал ты знаешь, зачем нужен формальдегид.
— Змеи… Ну да… — Антон Павлович был озадачен как формальдегидом, так и торгами, к которым готов не был. — И что? Всего один пациент?
Никодим не ответил, он спокойно смотрел на доктора Чеха и ждал, когда тот примет решение.
— Ну что ж, — наконец согласился Антон Павлович, решив, что жизнь одного пациента куда лучше, чем вообще ничего. — Я дам тебе то, что ты хочешь. А что же пациент? Ты придешь ко мне в поликлинику?
— Приду, — Никодим уверенно кивнул. — Забрать микроскоп и раствор. А за человеком ходить не нужно. Завтра тебе его привезут.
Мальчик подошел к окну и поманил за собой Антона Павловича. Доктор Чех подошел, выглянул наружу. Там уже смерклось. На лавочке у подъезда супруги металлургов в ожидании мужей активно обсуждали городские сплетни, то есть во дворе стоял плотный гомон децибел в шестьдесят.
— Видишь женщину в красном платке? — спросил Никодим.
— Да, – ответил доктор Чех, чувствуя, как в животе зарождается холодный и колючий страх. И он не ошибся.
— Завтра она умрет.
— Но… Но!.. Но она же здорова! Она не лежит у меня!
— Что поделать, — Никодим безразлично пожал плечами. — Смерть не выбирает место.
— Ты же говорил «пациент»!
— Это ты говорил «пациент». Я говорил «человек». Я предложил тебе сделку, ты согласился. Теперь у тебя мой микроскоп и канистра раствора. Завтра я за ними приду.
На этом разговор закончился. Выйдя во двор, Антон Павлович поспешил к женщине в красном платке и немало удивил окружающих, начав щупать ей пульс, проверять зрачки и давление. Никодим наблюдал за этой процедурой в окно, с его губ не сходила ледяная насмешка.
На следующий день, ближе к обеду, в поликлинику привезли женщину с расквашенной головой. Она оказалась маляром-штукатуром в заводской строительной бригаде. Ей на голову упал кирпич, проломив череп, так, что вывалились глаза и лопнули барабанные перепонки. Антон Павлович сразу ее узнал, и понял тщетность, а может быть даже и опасность своих экспериментов, — использовать Никодима, как инструмент диагностики было нельзя, потому что смерть — это не болезнь, которую можно вылечить. Смерть многолика, и зачастую она не следствие старости или болезни, когда дорога к последнему рубежу вымощена следами тлена и разложения, но злой разбойник, неожиданно выпрыгивающий из-за угла и наносящий один единственный молниеносный удар. Никодим был прав — смерть не выбирает место.
Мальчик пришел в поликлинику вечером, когда посетителей уже почти не было. Доктора Чеха он нашел в кабинете. Микроскоп и канистра предусмотрительно ждали нового хозяина у стены сразу за дверью. Антон Павлович выглядел уставшим и осунувшимся. Когда мальчик вошел, он поднял на него глаза, и задал всего один вопрос:
— Скажи, как ты это делаешь?
На что Никодим повторил доктору Чеху те же слова, которые когда-то сказал отцу:
— Смерть видно, она ставит отметины. Ты слеп, как и все остальные.
Затем мальчик подобрал свой скарб и покинул кабинет, а Антон Павлович еще долго сидел в одиночестве и размышлял, что же, черт возьми, это должно значить?..
В то время у доктора Чеха и без Староверцевых дел было по уши. Помимо аварий на заводе с горожанами начали случаться медицинские казусы иного характера. Так, однажды к Антону Павловичу пришел пациент, чьи руки до локтей покрывали жуткие язвы. На вопрос доктора Чеха что случилось, больной поведал, что язвы появились после того, как он угодил голыми руками в крапиву, при этом боль была такая, словно он засунул их в кипяток. Второй пациент показал Антону Павловичу разодранные ноги. Борозды были не глубокие, но шли рядами и напоминали следы от когтей какого-нибудь мелкого млекопитающего, может быть крысы, или даже мыши. К тому же, раны не заживали, что указывало на инфекцию, распространителем которой грызуны вполне могли являться. Но, по заверениям пациента, животные никакого отношения к ранам не имели, а виновником оказался репейник, который с легкостью разорвал ткань штанов и порезал кожу.
Доктор Чех насторожился и, выбрав незагруженный выходной, решил провести экспедицию с целью обнаружения вредоносных растений. Почтальон Семыгин согласился быть Антону Павловичу спутником.
Зловредные представители флоры не таились, и были найдены сразу же за чертой города. Аккуратно упаковав экземпляры, друзья отправились домой к Антону Павловичу, где все уже было подготовлено для экспериментов. Пока Алевтина Аркадьевна готовила мужчинам ужин, доктор Чех провел ряд опытов, и выявил, что яд крапивы стал в десять раз сильнее, к тому же его стало во столько же раз больше, из-за чего цвет листьев из зеленого трансформировался почти в черный, а колючки репейника содержали столько железа, что больше походили на стальные иглы, к тому же на остриях тех шипов доктор Чех обнаружил споры какого-то лишайника, что, по всей видимости, и вызывало заражение. Открытия встревожили друзей и за ужином они их обсудили.
— Может быть, неизвестные ранее виды? — предположил почтальон Семыгин.
— Трудно сказать, я же не биолог… — задумчиво ответил доктор Чех, и вдруг вспомнил стенды с гербариями и насекомыми, виденные им в комнате Никодима. — Но я, кажется, знаю одного специалиста. Вы помните, я рассказывал вам про мальчика, который считает свой возраст в днях?
— Конечно же помню. Тот, который смерть предсказывает. Никодим, так?
— Именно. Так вот я недавно его навестил и обнаружил, что мальчик увлекся биологией и зоологией. И, знаете ли, глядя на проделанную им работу, трудно назвать это увлечением, скорее научным изысканием. Под каждым экземпляром стоял номер, дата и время. Не удивлюсь, если выяснится, что он ведет журналы лабораторных исследований, вот и микроскоп пришлось ему… подарить… Сами же экспонаты разбиты по видам… Черт возьми, вот именно!
Антон Павлович выронил вилку и несколько секунд сидел неподвижно, пораженный собственным открытием. Почтальон Семыгин с нетерпением ждал продолжения, но боялся помешать мысли Антона Павловича вопросом, потому молчал. Затем доктор Чех заглянул в глаза другу, произнес: