Ты умрёшь завтра
Шрифт:
— Поразительное терпение, — похвалил Никодим настойчивость девушки.
Юлия подошла к молодому человеку, провела ладонью по его заросшей щеке.
— Когда ты брился в последний раз? – спросила она.
— Бриться каждый день — нерациональное использование времени.
Юлия глубоко втянула ноздрями воздух, спросила с улыбкой:
— А мыться, стирать белье, есть?
Никодим в свою очередь улыбнулся, ответил устало:
— Ты права. Надо сделать перерыв и привести себя в порядок.
— Я тебе в этом помогу.
— Брить меня будешь? — спросил Никодим, все так же устало улыбаясь, но в его вопросе не было иронии, он понял, о чем говорит девушка.
— Мне уже двадцать два года, — сказала девушка.
— И девяносто семь дней.
— И шестнадцать часов.
— Три года назад я дал тебе то, чего ты хотела. И это едва не лишило тебя рассудка.
— Я сознательно на это пошла. Это была прививка, и теперь твой мир не сможет мне навредить.
— Ты не понимаешь! — Никодим даже повысил голос. — Из глубин будущего мне навстречу поднимается тень моей собственной смерти, уже сейчас я начинаю ощущать ее дыхание! Я понятия не имею, сколько мне осталось, может быть пару лет, от силы года три. А мне еще столько нужно сделать!
— Именно поэтому мы уже теперь должны быть вместе, — уверено ответила Юлия. — Ты будешь делать то, что делать должен, а я буду заботиться о тебе, как хорошая жена.
Никодим отвернулся от девушки и тяжело вздохнул.
— Знаешь, моя мама… — начала девушка.
— Она умрет завтра, — перебил ее молодой человек, но даже не обратил на это внимание, Никодим размышлял над словами Юлии.
Девушка опустила голову, из уголка ее правого глаза вынырнула и сбежала по щеке одинокая слезинка.
— Я чувствовала это, — тихо произнесла она. — Я пойду, побуду с ней в последние минуты.
Девушка ушла, а Никодим еще долго сидел на кухне, болтая ложкой остывший чай и о чем-то размышлял. Так, за столом, он и заснул.
На следующий день Маслова Нина Павловна скончалась. Похороны прошли тихо и незаметно, как, впрочем, проходили все похороны в Красном последние несколько лет. Давно уже не было в городе громких смертей. Черный Мао не пожирал горожан, заполняя улицы душераздирающим визгом, радиапсы и медведи не рвали людей, торнадо и ураганы не швыряли в неповоротливых металлургов чугунные чурки, и дожди из замороженных лещей с зубами пираний не дробили шейные позвонки зазевавшимся горожанкам. Вот разве что отряд безрассудных сталкеров в количестве тридцати человек сгинул в тайге, ну да свидетелями этому были только молчаливые сосны. Ныне в Красном смерть приняла обет молчания и тенью шмыгала из дома в дом, или бродячим псом таилась в сумраке подворотен. Казалось, люди не умирали, а исчезали, растворялись незаметно, рассыпались в бурую пыль. Именно об этом и говорил Петя после похорон матери сестре:
— Почему так все устроено? Живет себе человек, по земле ходит, воздухом дышит, а потом в один миг — раз, и нету его. То есть понятно, что срок человека ограничен, но в чем был смысл его жизни? Ведь зачем-то он появился на свет, чего-то хотел, о чем-то мечтал… Мама… Пол жизни проработала вахтером на заводе, в ночные смены всегда брала с собой книги, перечитала всю городскую библиотеку, и ведь не просто читала, но проникалась. Помнишь, как в детстве она нам их пересказывала? С настроением, с переживаниями, даже с актерской игрой! А мы сидели с открытыми ртами и хотели только одного, чтобы история не закончилась… Граф Калиостро, д'Артаньян, капитан Блад, Робин Гуд, и даже Гекльберри Финн — первая книга, которую я уже подростком перечитал сам… Мама!.. Я взрослел и отдалялся от нее, я воспринимал ее присутствие, как должное, а она была такая практичная, в кастрюле всегда нас ждал наваристый борщ, а если отцу удавалось донести домой зарплату, то и котлеты. Ты помнишь эти котлеты? Сочные, парующие. И еще пироги с капустой или картошкой. Полный тазик, на всю семью. И мы уплетали эти котлеты, засовывая их в рот двумя руками, в прикуску с румяными горячими пирогами, потому что ничего вкуснее в мире не существовало. И не существует до сих пор. Тем более, сейчас… А она смотрела на нас ласково и молчала, и во взгляде ее была мудрость и сила, внутренняя сила, и я никогда — никогда!.. не задумывался над тем, откуда же эта сила берется, что ее питает. Ведь она сама всегда довольствовалась малым, никого ни о чем не просила, ни на какие троны не претендовала, хотя люди ее уважали и всегда прислушивались к ее слову или совету. И вот, ее нет… И что я помню о ней? То, что когда она входила в комнату, то приносила с собою жизнь. Стоило ей появиться, и она заполняла собой все пространство, игнорировать ее было невозможно. А когда она выходила, то словно сумерки сгущались вокруг оставшихся. Ничего ей от нас, ее детей, было не нужно, всего лишь, чтобы мы были, и были здоровы. Она не ждала для себя личного счастья, не надеялась, что будущее принесет ей радость, но желала счастья для нас. Я помню, как смотрела она на повестку о смерти Тихона, мы были рядом, ни одной слезинки не пролилось с ее глаз, но как же она постарела за те секунды, пока читала ту чертову телеграмму!.. А будучи прикованной к постели, вот уже совсем недавно, ты же помнишь, мы видели, что ей больно, ужасно больно, но она не теряла присутствия духа, улыбалась, хотя было видно, что улыбка эта вымучена — улыбка души, которой противится тело… Мама, мама!.. Сможешь ли ты меня простить?..
Петя уткнулся лицом сестре в шею и разрыдался. Юля гладила брата по голове, ожидая, когда он успокоится, потом взяла его лицо в ладони и чуть-чуть отстранила от себя, так чтобы Петя мог видеть ее лицо, сказала, и голос ее едва заметно дрожал:
— Нам больно, а потому, мы все еще живы. И обязаны жить. Мама именно этого от нас всегда хотела, а может, и сейчас ждет.
Юлия поцеловала брата по-очереди в оба мокрых и соленых глаза, прижала его к себе.
«Она не плачет, — отметил Петр, — бедная сестренка уже выплакала все слезы…»
А вслух сказал:
— Что?.. Что мы будем делать?
— Пойдем к Никодиму, — последовал спокойный ответ. — В этом доме нам больше нечего делать.
Петя минуту молчал, но он пытался осмыслить не слова сестры, а то, что они его не удивили.
«Все мы — винтики в Машине Никодима, — вспомнил Петя собственную мысль, и в воспоминании этом было смирение, Петр уже начал постигать мудрость теории судьбы. — Да и вообще люди — всегда винтики в чьей-то Машине».
На следующий день Петя и Юлия собрали свои скудные пожитки и перебрались к Никодиму. Сам Никодим не возражал. Встретив гостей на пороге с узлами наволочек за плечами, где покоился нажитый годами хозяйственный скарб, он коротко кивнул и посторонился, пропуская их внутрь. Очевидно, Никодим был готов к такому развитию событий. О младших братьях Юлия и Петр не беспокоились. Демьян и Артем, окончив срочную службу в гарнизоне ПГТ Красный, остались на сверхсрочную, полагая, что в армии веселее и разнообразнее, чем на бесперспективной гражданке. А иногда, и сытнее.
В начале сентября с директором Клуба Барабановым случилась травма. Виной тому стало дерево, поселившееся в стене Дворца Народного Творчества. К осени 86-го года береза окрепла в стволе и раздалась в корнях, так что из стены начали вываливаться кирпичи.
— Это просто возмутительно! Еще немного, и оно развалит мой Клуб! — разгневался Кондрат Олегович на вмешательство природы в его вотчину, хотя несколько лет до этого благополучно игнорировал факт существования наглого растения в стене своего Клуба. Но теперь игнорировать дерево было невозможно — оно принялось разрушать милое сердцу Барабанова здание.