Ты всё ещё моя
Шрифт:
Он прикрывает глаза и натужно переводит дыхание. А у меня заканчивается терпение.
– Что?
Чарушин тотчас вскидывает взгляд. Проваливаюсь в кипящую бурю эмоций.
– Что люблю тебя и буду любить, несмотря ни на что, Лиза, – обрушивает он. – Понимаешь, какой бы ты не была, что бы ты не делала, что не говорила… Я люблю тебя. Просто люблю, и все тут. Это не изменится никогда. Даже если ты меня любить не будешь.
– Господи, Артем… – вырывается у меня с плачем. – Что ты такое говоришь?
Он закусывает губы, резко мотает головой, вздыхает и продолжает, будто уже не способен остановиться:
–
Такие чувства в нем кипят, такое желание понять меня… Я просто не могу молчать, какую бы боль этот диалог мне не причинял.
– Нет, дело не в неприятии, Артем… Я люблю детей… Любила… Просто… – слезы катятся градом. Но я стараюсь не останавливаться. Судорожно таскаю воздух и так же сорвано его выдыхаю. Всхлипываю. Дрожу. И все же продолжаю говорить: – Дети причиняют мне боль. Я пытаюсь с этим справляться. Но… Иногда выбивает, как сегодня… Я вспоминаю… Представляю нашего сына и… Это очень больно, прости… Прости…
Улавливаю, как резко цепенеет Чарушин.
– Сына? – выдыхает приглушенно, но при этом разрывает пространство такими интонациями, что я вздрагиваю. Вся боль, что в нем клубилась и кипела, с одним этим словом выходит. Моргаю, только чтобы увидеть его лицо. – Откуда ты знаешь, что это был мальчик? Господи, Лиза… Скажи… – избыток его океана, его боли и его ярости прорывает черту. Заторможенно наблюдаю, как медленно она стекает по лицу Артема. – Скажи мне, пожалуйста… Скажи!
– Я не знаю… Не знаю, конечно… Просто так мне снится… Мальчик, сын… Он всегда веселый… Я не вижу лица, но мне кажется, что он похож на тебя… Он играет, смеется, бегает и… И он зовет меня… Он меня зовет, понимаешь?! Он называет меня мамой… – не замечаю, как полностью срываюсь. Плачу, захлебываясь воздухом… – Поэтому мне больно… Поэтому… Только поэтому…
Чарушин выдает какой-то раненый стон и, поднимаясь, тянет меня вверх, чтобы крепко-крепко прижать к груди. Чувствую, как дрожат его сильные плечи, как безумно колотится сердце, и впервые ощущаю, что мы разделяем эту боль. Его и мою. По-отдельности ее было так много. Вместе вообще несовместимое с жизнью количество. Но именно вместе появляется шанс с ней справиться.
– Ты должна отпустить это, – хрипит Артем мне в волосы. Они влажные там, где он прижимается. – Хватит, Лиза… Пора отпустить.
– А ты отпустил? Простил? – мне нужно знать.
– Да… Простил, Лиза. Простил, родная.
Едва это слышу, мир в очередной раз переворачивается. Если бы Чарушин не держал, рухнула бы на пол.
– А я не могу себя простить… Не могу не думать о том, что будь я тогда сильнее, наш малыш бы родился… Он бы родился сейчас… В прошлом месяце, понимаешь? Как это отпустить? Как? Я не должна была верить матери, но мне было так плохо, Артем… От боли и тошноты ничего не соображала, когда она попросила меня подписать согласие на прерывание беременности… И я подписала! Я так виновата! Никогда мне не пережить эту вину, эту потерю… Никогда!.. Такая вот дурочка… Такая… Внушаемая, как ты сказал,
С каждым выкриком звучу все громче, отчаянно сотрясая воздух рыданиями. Впервые все это выплескиваю. Впервые, ведь даже с Соней не делилась. Ни с кем. Думала, что справляюсь. А тут вдруг рану, которую я все эти месяцы пыталась игнорировать, прорывает. Всю меня разрывает. И я, едва сумев вдохнуть, кричу. Выдаю всю ту боль, что когда-то подавила.
– Лиза… Лиза… Господи, Лиза…
Глохну, только потому что кислород заканчивается. А обратно наполнить легкие уже не могу. Пока Чарушин не втаскивает меня под душ. Обрушившаяся на нас холодная вода запускает инстинкты – дергаюсь и резко вдыхаю.
– Тише, тише… Дыши… Лиза, дыши! – в последнем крике отчаянное требование. Вздрагиваю, подаваясь к Артему. Надсадно вдыхаю и прячу у него на груди лицо. – Боже… Боже, Лиза… Дыши… Дыши, маленькая…
Температурный режим сменяется. Льющаяся на нас вода становится теплой. Но я все равно продолжаю дрожать. Да и Чарушин тоже. Трясет нас обоих. Уверена, что и слезы мои не одиноки. Чувствую от Артема сумасшедший отклик. Сливаемся, чтобы исцелиться. Прижимаемся изо всех сил.
– Я люблю тебя, Чарушин… – шепчу, не прекращая плакать. – Когда же ты поверишь? Я люблю тебя больше жизни. Всегда любила. Всегда, Артем.
Он содрогается, но не отвечает. Если не считать уплотняющееся кольцо объятий, никак не реагирует. Так долго молчит, что мне кажется, ответа не будет никогда. Слышу за шумом воды лишь срывающееся тяжелое дыхание. Улавливаю влажный плеск, когда его шатает, и мы оступаемся.
А потом…
– Я думал, что ты сама не хотела этого ребенка… – выдыхает Чарушин практически мне в ухо. Давление его рук становится болезненным. Терплю, хотя в какой-то момент кажется, не справлюсь. – Думал, что пошла на прерывание добровольно… Думал, что ты согласилась на аборт…
– Я согласилась… Подписала! – срываюсь в новый виток истерики.
Благо Чарушин меня перекрикивает.
– Но ты ведь не понимала, что подписываешь?
И по силе эмоций, и по высоте звучания перекрывает.
– Не понимала, но…
– Бля-я-ядь… – стонет мучительно. – Блядь… Господи… Сейчас я хочу просто, на хрен, сдохнуть… На хрен… Боже… Как это пережить? Как?!
– Артем…
– Я кричал так же, как и ты. Тогда. Сразу после больницы, – выталкивает Чарушин ломающимся и крайне осипшим голосом. – Я рыдал, как пацан, Лиза. А после бухал. Неделями. Выплывал и снова срывался. Думал, не оправлюсь никогда.
– Боже, Артем…
– Знаешь, как я тебя тогда любил? Люто.
– Я тебя тоже! Поверь же!
Но он будто не слышит.
Продолжает гнуть свою линию:
– Знаешь, как люблю в настоящем?
– Как?
– Еще яростнее.
– Я тебя тоже!!!
– Знаешь, что я хочу сделать прямо сейчас?
– Что?
– Убить твою мать!
– Не надо, Артем…
Он вдруг выпускает меня из своих объятий и отворачивается. Вижу, как роняет в ладони лицо. Плечи мощно содрогаются.