Ты всё ещё моя
Шрифт:
Случалось ли раньше такое, чтобы мне приходилось контроль держать? Нет. Всегда наоборот было – Чара тянул. Всегда. В нашем случае, жизнь – ни хрена не качели. Пока я летал, Чарушин скорее страховочным канатом был. Во многом только благодаря ему не сорвался.
Что же теперь? Что, блядь, происходит?
Чем дальше мотаю на годы назад, тем основательнее мое беспокойство.
Когда уравновешенный чел слетает с катушек, это, сука, чаще всего в разы губительнее, чем ретроградный загул беспредельщика. Это, мать вашу, армагеддон.
Что же у них с этой тихоней Богдановой творится? Что это, блядь, за счастье такое? Что они там за этот год накопили?
Наконец, темноту улицы прорезает свет фар. Узнаю тачку Чары и сразу же покидаю свою. Пока шагаю к извилистой тропинке, он глушит мотор и выскакивает на улицу.
Смотрю ему в лицо, перехватываю взгляд и, что называется, мать вашу, бодрюсь.
Не зря позвал. Не перестраховка это. Я реально сегодня трос.
Спросить ничего не успеваю. Чара тулит к дому. Я перевожу дыхание, отмираю в новом статусе и двигаю следом.
Ток по венам уже на входе разливает. Тёмыч так долбит кулаком в деревяную дверь, странно, что к чертям не выносит. Я сглатываю и, сунув ладони в карманы куртки, типа хладнокровно по сторонам палю.
Что мы, мать вашу, тут делаем?
Вчера, когда Чара орку за эту, как он называет, семейку Барбоскиных долг отбашлял, не похоже было, чтобы собирался приходить с разборками.
Что с тех пор изменилось? Черт, Богданова, вероятно, какой-то новый трэшак выдала. Видимо, поэтому у нее истерика случилась.
А мне все это как держать?
Мысли зреют суматошно. Едва успеваю разгонять.
А потом… Потом я тотально охреневаю. Потому что, едва дверь распахивается, Тёмыч рубит Лизкиного отца в торец. Тот бесполезным мешком валится, на хрен, назад.
«Мужчины так себя не ведут…», – несется у меня в голове Чарина вековая душанина.
Выпускаю матом шок и, рывком пересекая расстояние, сковываю кольцом его плечи.
– Тихо, брат, тихо… Жалеть будешь.
– Ладно… – выдыхает крайне тяжело. – Нормально все… Нормально, Кир. Отпускай.
– Точно?
– Точно.
Пока обсуждаем, старик поднимается.
Отпускаю Тёмыча, буквально на два шага в сторону ухожу, как в прихожую вплывает мать Лизки, и Чару кроет с такой силой, что поймать его не успеваю. Прет на чертову гусыню и, выбивая у нее шальной визг, вцепляется ей в шею.
– Твою мать… – охреневаю по-новой я. – Чара… Чара, брат… – дергаю его за куртку на себя.
Только вот Тёмычу похрен.
– Я все знаю, ебаная ты мразина, – выдает вопящей бабе в рожу. Кажется, даже если он ее не удушит, идиотка от натуги лопнет. – Дрянь ты бездонная! Ладно я, ладно он… Ты, сука, что со своим ребенком сотворила?! А?!
– Воу-воу, Тёмыч, тормози… – прикладываю все силы, чтобы отцепить его от старухи Богдановой. Хотя, по чесноку, мне вдруг самому ее прихлопнуть хочется. Потому как, судя по всему, реально есть
Недюжинным рывком его от этой бабы отдираю.
– Падаль конченая… – продолжает рубить Чара, пока руки ему за спину заламываю. Плюет гусыне под ноги. – Не дай Бог увижу рядом с Лизой, убью на хуй! Никто тебе не поможет! На всю, сука, жизнь запомни, если хочешь ее дожить!
Я только пот, блядь, с ошалелым видом со лба смахиваю да Чарушина держу. Шатало и меня, конечно. Еще как шатало! Но то, что сейчас Тёмыч выдает, такой адской болью все вокруг кроет, что кажется, эта долбаная параллельная реальность льдом покрывается. Рвет его на куски настолько остро, что меня самого распиливает.
– Ты меня поняла? – рявкает Чарушин, дергаясь с такой силой, едва меня не опрокидывает. – Отвечай!
– Да…
– Не слышу!
– Да!
Наконец, папаша-сутенер отстреливает дупля – что по чем, и бросается к бьющейся в истерике бобрихе. Сметает ее с залитых бешенством глаз Чары. Волочит глубже в дом.
– Все, брат… Она поняла… Уходим, брат, уходим… – тащу его на выход.
С колоссальным трудом это дается. На улицу буквально вываливаемся. А там уже, хвала Богу, когда холодный воздух захватываем, Чара обмякает. Так и припадаем задницами к земле.
– Все настолько хуево? – тяну я запыханно. – Поделись, легче будет.
Тёмыч судорожно вздыхает и роняет лицо в ладони. Резко ими его растирает.
– К Лизе надо, – и тут же подрывается на ноги. – Проснется, меня нет… Испугается.
– Брат, брат… – пытаюсь его придержать. – Да куда ты в таком состоянии?
– Нормально все… Нормально… – бормочет, убеждая скорее себя, чем меня. – Спасибо, Бойка, – уже взявшись за ручку двери своей тачки, впервые взгляд на мне фокусирует. – Правда, спасибо, – с шумом переводит дыхание. Я только оторопело моргаю. – Завтра тебя наберу. Сейчас действительно времени нет, – и заскакивает в тачку.
Толчок внутри меня. Интуитивный порыв. Обхожу машину и забираюсь на пассажирское.
– Десять минут, Тёмыч, – выдвигаю сурово. Так обычно делает он. – Засекай. И выдыхай. За десять минут ничего страшного не случится.
Срезаемся взглядами.
Едва принимаю этот горячечный шквал безумия, мое нутро безбожно скручивает. Никогда его таким не видел.
– Что вы пережили, брат?
– Мы пережили ад, – хрипит Чарушин в ответ. И в тот момент мне кажется, что это, мать вашу, самая емкая фраза, которую мне доводилось слышать. – Надеюсь, что пережили, – уточняет еще тише.
– По-любому пережили, брат, – давлю я так же приглушенно. – Помнишь, как ты всегда говорил? Какое бы дерьмо не случалось, надо оставаться мужиком. Ты им всегда оставался. Все вывозил. А Лиза твоя… Уверен, что она с твоей помощью справится.