Тяпкин и Леша
Шрифт:
– Да, в общем...- сказал старичок и поразбирал пальцами спутанную зеленоватую бороду.- А молочка я тоже очень давно не пил.
– Лешк!
– мрачно сказал Тяпкин.- Я пойду. А то мне знаешь как мать даст!
– Пойдем...- Леша вздохнул и погладил дедушку по худенькой коленке.- Я пойду, дедуш. Я у них буду жить теперь.
– А я как же?-спросил старичок и вдруг заплакал.- Мне без тебя скучно очень... И потом, я давно молочка не пил. Я молочка хочу.
– Ой!
– вскрикнул Тяпкин и почувствовал, как у него сжалось от жалости сердце.- Дедушка, ты
Тяпкин был добрым человеком, и сердечко у него было отзывчивое. Он запыхтел и пополз задом в дырку, сказав на прощание:
– Приходи, дедуш. Я тебе больше всех дам молочка. Я тебе и сахарку дам.
– У него зубов нету,- сказал Леша.
– Эх ты, Лешка! Бросил старичков...- проворчал грустно Тяпкин и уполз в дырку совсем.
Скоро он выбрался на белый свет, оглядел себя и понял, что пижама пропала, лучше ее запрятать где-нибудь в кустах и идти домой голышом. Так он и сделал.
5
– Ты что голышом разгуливаешь?
– спросила я дочь, когда она появилась на пороге дома в туфлях на босу ногу и больше ни в чем.- И чем это желтым у тебя лицо вымазано?
– Так просто,- проворчал мой ребенок и пошел к умывальнику.- Мам,заявил он, вернувшись,- я блинов хочу.
– На ужин сделаем,- пообещала я.- А пока иди молочка с хлебушком попей.
Тяпкин загрохал кастрюлькой на кухне, а я продолжала работать.
– Мамочка!
– позвала меня из сада Варвара Георгиевна: она меня всегда так называла, наверное, в назидание Тяпкину, который звал меня то "мамка", то "мать", то "ма-маха" и лишь изредка "мамуля".- Мы с Иосифом Антоны-чем гулять ходили и недалеко от нашей калитки чью-то пижамку нашли. Это не Любочкина там в кустах заблудилась?
Я вышла на крыльцо, увидела в руках Варвары Георгиевны очень мне знакомую пижаму, всю перемазанную в песке и глине, растерянно взяла, произнесла "спасибо" и посмотрела на дочь. Тяпкин сидел на крылечке, держал в одной руке большой ломоть хлеба, в другой кружку с молоком, его стриженая голова была упрямо опущена.
– Как она там оказалась, Люба?
– спросила я голосом, не сулившим ни мне, ни дочери ничего хорошего. Честно говоря, я не очень-то люблю ссориться с Тяпкиным, и если мне случается его отшлепать в сердцах, я огорчаюсь после гораздо больше, чем дочь. Все-таки Тяпкин - хороший ребенок, хотя и шкодник и упрямый.
– Как она туда попала, я спрашиваю?
– повторила я.
– Ее кто-нибудь украл,- тихо сказал Тяпкин, не поднимая головы.
– Вот как? Очень интересно. Иди-ка в комнату, ложись в постель, и пока ты мне все не расскажешь, я с тобой разговаривать не буду и гулять ты не пойдешь. Лешу я к тебе тоже не пущу.
– Мне его и не надо,- проворчал Тяпкин и, упрямо уткнув подбородок в ключицы, пошел в комнату, бросив по пути Варваре Георгиевне: - Нечего вам находить чужие пижамы, раз никто не просит!
Я отвесила Тяпкину подзатыльник, но ребенок мой даже не хлюпнул.
– Ишь, героиня!
– сердито сказала я, взяла бидон и пошла за молоком к соседям. В общем-то, я тоже была сердита на Варвару Георгиевну: нечего находить чужие пижамы, раз не просят.
Дулись мы друг на друга часа полтора. Я сидела, работала, Тяпкин лежал голый на постели и сопел обиженно. Потом наконец он поднялся, подошел к столу и встал - подбородок прижат к груди, руки сложены сзади, голый пузик выпячен вперед. И молчит. Я делала вид, что не замечаю Тяпкина, увлечена работой.
– Мам?
– вымолвил наконец Тяпкин басом.
– Да?
– не сразу отозвалась я.
– Я больше не буду.
– Чего не будешь?
– Пижамку в кусты кидать.
– А зачем ты ее туда кинула?
– Она грязная была.
– Почему это она оказалась грязная?
– Я к Леше ходила, он в горе живет. Где песочная горка такая, знаешь?.. А дырка очень узкая.
Так, слово за слово, мы восстановили картину преступления, и я Тяпкина простила. Правда, все эти басни про старичков, кроватки из песка и посуду из ракушек всерьез не приняла. Просто ходил мой ребенок повозиться в песке - он очень любит песочные домики строить,- а остальное выдумал. Надо натаскать будет песочку в сад, пусть возится, а то скучно одной. Про Лешу я как-то не вспоминала: может, его и не было вовсе. Мы помирились и стали печь блины.
Тут пришел Леша.
Тяпкин первый услышал топот крохотных ножек на ступеньках крыльца, вышел посмотреть и сообщил мне:
– Мам, Лешка приперся. Давай ему есть.
– Подождет,- сказала я недовольно.- Сейчас кончу блины печь, будем все ужинать. И вообще не морочь мне голову своим Лешей, старичками и прочей мурой. Мне работать надо.
Тяпкин ушел на крыльцо, потом вернулся.
– Мам, дай молочка.
– Возьми в кастрюле.
– Мне надо все.
– Зачем? Ты лопнешь. И Леша твой лопнет.
– Я не ему.
– А кому?
Тяпкин долго молчал, памятуя, что про старичков и "прочую муру" я ему говорить запретила.
– Там ежики...- сказал он наконец неуверенно.
– Где это? Какие ежики?
– Возле калитки. Папа, мама и пять ежичков маленьких. Они кушать хотят.
Хоть я и не больно поверила, тем не менее пошла за миской перелить молоко, чтобы ежикам удобнее было пить. Я сама люблю всякое живое и Тяпкину не мешаю любить. Тяпкин, пока я ходила, насовал в карманы байковой куртки сахару, взял три блина и сунул за пазуху. Стойко терпел, потому что блины жгли ему тело.
– Давай я отнесу мисочку, а то ты разольешь.
– Я сама. Они от тебя убегут.
Взял мисочку и тихонько пошел вниз по тропке к оврагу. Леша запрыгал следом.
Пораздумав, я тоже пошла за ними: вдруг мой сердобольный ребенок бродягу какого-нибудь подкармливает или собаку бешеную. За себя я никогда не боялась. А вот с Тяпкиным мне разные ужасы мерещатся.
Тяпкин вошел в еловый лесок, росший по низу участка, спросил Лешу:
– Где твои старички?
– Вон сидят,- сказал Леша.- А мне ты дашь? Я тоже очень кушать хочу.