Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
Миноре проходит мимо двери комнаты, дуя на ладони.
— Как получилось, — спрашивает Орито, — что ты стала здесь экономкой?
Югири проходит мимо в другом направлении, размахивая ведром.
Экономка разворачивает простынь, чтобы вновь сложить ее. «Учитель Биакко прибыл паломником на Якушиму. Мой отец, пятый сын незначительной семьи клана Мияке, был самураем только по рождению: он торговал рисом и просом и ловил в море рыбу. Он снабжал монастырь Миура рисом и предложил провести мастера Биакко по горам. И я пошла, и варила еду: на Якушиме девушки крепкие, — губы экономки изгибаются в редкой, застенчивой улыбке. — На обратном пути учитель Биакко сказал отцу, что небольшому женскому монастырю на горе Ширануи нужна экономка, которая не боится тяжелой работы. Отец тут же ухватился за представившуюся возможность:
— Очем ты думала, когда речь зашла об отъезде в дальние края?
— Я очень нервничала, но радовалась тоже, потому что хотела увидеть большую землю своими глазами. Через два дня я уплывала на корабле, а мой остров уменьшался в размерах, пока он не стал совсем маленьким, с наперсток… а затем и вовсе пропал из виду.
Взрывной смех Савараби доносится из кухни.
Экономка Сацуки смотрит в прошлое: ее дыхание учащается.
«Ты больна даже тяжелее, — полагает Орито, — чем представляешь себе…»
— Ах, какая я болтушка! Спасибо за помощь, сестра, но ты не должна позволять мне удерживать тебя от исполнения твоих обязанностей. Я сама смогу сложить кимоно, спасибо.
Орито возвращается во внутренний коридор и вновь берется за метлу.
Аколиты стучат по воротам, чтобы их пустили назад, в свою часть храма.
Как только ворота открываются, лунно — серый кот пробегает между их ногами. Он проходит по двору, белка забирается на старую сосну. Кот прямиком направляется к Орито, трется о лодыжки и пристально смотрит на нее.
— Если ты вернулся за рыбой, плутишка, то второй нет.
Кот говорит Орито, что она бедное, глупое создание.
— В феоде Хизен, — первая сестра Хацуне гладит вечно закрытое веко, пока ночной ветер обдувает храм, — одно ущелье поднимается с северной стороны от дороги Саниодо к городу — замку Битчу. В узком проходе того ущелья ночь застала двух усталых коробейников из Осаки, и они решили переночевать рядом с заброшенным храмом Инари, Бога — лиса, у освященного веками орехового дерева, покрытого мхом. Первый коробейник, веселый малый, продавал ленты, расчески и всякое такое. Он очаровывал девушек, льстил парням, и дела у него шли хорошо. «Ленты целуют, — он пел, — девушки танцуют». Второй коробейник продавал ножи. Угрюмый тип, который считал, что все обязаны помогать ему зарабатывать на жизнь, а потому его тележка ломилась от непроданного товара. Тем вечером, когда начинается наша история, они согрелись у костра и заговорили о том, что будут делать, когда вернутся в Осаку. Продавец лент сказал, что женится на его давней, с самого детства, подружке, а продавец ножей хотел открыть ломбард, чтобы получать больше денег и поменьше при этом работать.
Ножницы Савараби — чик — чик — чик — режут хлопковую ленту.
— Прежде чем они легли спать, продавец ножей предложил помолиться Инари — саме, чтобы тот защитил их ночью в таком безлюдном месте. Продавец лент согласился, но как только он встал на колени перед заброшенным алтарем, продавец ножей отсек ему голову ударом самого большого топора, какой нашелся в его тележке.
Несколько сестер ахают, а Садае даже протестует: «Нет!»
— Как ше так, сестла? — удивляется Асагао. — Ты ше скасала, они стали длусьями.
— Так думал бедняга, который торговал лентами, сестра. А потом продавец ножей взял его деньги, закопал тело и завалился спать. Ночные кошмары или чьи-то стоны мучили его? Совсем нет. Продавец ножей проснулся бодрым, позавтракал едой убитого и без происшествий вернулся домой в Осаку. На деньги убитого им человека открыл ломбард, разбогател, и скоро у него появилась красивая одежда, а ел он теперь серебряными палочками самые лакомые деликатесы. Четыре весны пришло, и четыре осени ушло. И однажды днем лохматый, заросший человек в коричневом плаще с капюшоном зашел в ломбард и вытащил из-под плаща ящик орехового дерева. Из него достал весь гладкий, отполированный человеческий череп. Ломбардщик сказал: «Ящик, может, и стоит несколько медных мон, а зачем ты показываешь мне эти старые кости?» Незнакомец ухмыльнулся ломбардщику белыми — белыми зубами и приказал черепу: «Пой!» И точно так же, как я сейчас живу и дышу, сестры, череп запел вот какую песню:
«Сладок сон с моей красоткой и вкусна еда,
Там, где аист с черепахой да бела сосна…»
Полено трескается в очаге, и половина женщин подпрыгивает.
— Три символа удачи, — говорит слепая Минори.
— Так и ломбардщик подумал, — продолжает Хацуне, — но лохматому, заросшему незнакомцу он стал жаловаться, что рынок заполонили голландские безделушки. Он спросил, будет ли череп петь для любого человека или только для незнакомца? И сладким голосом незнакомец объяснил, что череп будет петь для настоящего хозяина. «Хорошо, — крякнул ломбардщик, — вот три кобана: попроси еще на один мон больше, и мы сразу разойдемся в разные стороны». Незнакомец ничего просить не стал, поклонился, положил череп в ящик, взял деньги и ушел. Ломбардщик долго не думал, как быстро обернуть волшебную покупку в деньги. Он щелкнул пальцами, ему принесли паланкин и отвезли его в дом одного ронина [70] , который зарабатывал разными ставками на спор. Осторожный ломбардщик проверил свою покупку, пока его несли, и приказал черепу: «Пой!» И тут же череп запел:
70
Ронин — деклассированный самурай феодального периода Японии (1185–1868), потерявший покровительство своего правителя (хозяина) либо не сумевший уберечь его от смерти.
«Дерево как жизнь, огонь — символ временной,
Там, где аист с черепахой под белой сосной!»
— Едва его привели к самураю, ломбардщик вытащил новую покупку и попросил тысячу кобанов за песню его нового друга — черепа. Без запинки самурай ответил ломбардщику, что тот потеряет голову за то, что оскорбит его доверие, если череп не запоет. Ломбардщик, который ничего другого не ожидал, согласился на такую ставку в ответ на половину состояния самурая, если череп запоет. Тогда хитрый самурай решил, что ломбардщик лишился разума — и увидел, как можно легко получить деньги. Он заявил, что шея ломбардщика ничего не стоит, и пусть тот поставит все свое богатство на кон. Радостный, что самурай проглотил наживку, ломбардщик еще повысил ставку: если череп запоет, то его соперник должен отдать все свое состояние — если, конечно, он не испугался. В ответ самурай приказал своему писцу оформить ставку клятвой на крови и скрепить ее в присутствии главы административного района, человека продажного, привыкшего к таким темным делишкам. Затем жадный ломбардщик поставил череп на ящик и приказал: «Пой!»
Тени женщин напоминали напряженно склонившихся гигантов.
Хотару не выдерживает первой: «Что произошло после этого, сестра Хацуне?»
— Ничего, сестра. Тишина осталась тишиной. Череп даже не скрипнул. Тогда ломбардщик возвысил голос:
— Пой, я тебе приказываю. Пой!
Быстрая игла экономки Сацуки замирает на месте.
— Череп не произнес ни слова. Ломбардщик побледнел как мел. «Пой! Пой!» Но череп все молчал. Клятва на крови лежала на столе, и даже чернила еще не высохли. Ломбардщик в отчаянии закричал на череп: «Пой!» Ничего, ничего, ничего. Ломбардщик никого не жалел и сам не ждал ни от кого жалости. Самурай приказал принести самый острый меч, пока ломбардщик опускался на колени. Так и отлетела голова ломбардщика.
Савараби роняет наперсток: он катится к Орито, она поднимает его и возвращает сестре.
— И тут, — торжественно продолжает Хацуне, — когда все закончилось, череп запел:
«Ленты целуют, девушки танцуют,
Ленты целуют, девушки танцуют».
Хотару и Асагао застывают с широко раскрытыми глазами. Насмешливая улыбка Умегае слетела с лица.
— Самурай, — Хацуне отклоняется назад, потирая колени. — Самурай узнавал проклятое серебро, когда видел его. Все деньги ломбардщика он отдал храму Санджусанденго. Никто больше не слышал ничего о лохматом, заросшем незнакомце. Кто знает, может, Инари — сама приходил, чтобы отомстить за беззаконие, совершенное у его храма? Череп продавца лент — если это он — все еще хранится в отдельной нише редко посещаемого крыла храма Санджусанденго. Один из старых монахов каждый год в День мертвых молится за упокой его души. Если кто-нибудь из вас заглянет в храм после того, как спустится отсюда, то сможет увидеть череп своими глазами…