Тысячелетие России. Тайны Рюрикова Дома
Шрифт:
Скуп летописец и в описании битвы — мы практически ничего от него не узнаем. Как протекал бой, в каких боевых порядках бились противники, был ли бой только на суше, или же шведы были атакованы и на реке? Летописец не дает на эти вопросы решительного ответа. Трижды летописец оговаривается, что точно ему те или иные обстоятельства неизвестны. Он затрудняется сказать, с какой целью шведы пришли на Новгородскую землю; кто еще погиб из знатных шведов, кроме шведского воеводы; неизвестны ему и общие потери русского войска — он знает только убитых новгородцев.
После повторного прочтения указанного отрывка из Новгородской Первой летописи старшего извода понимаешь, что и в итогах боя («…и победи я») летописец
Прежде всего бросается в глаза, что поле боя осталось за шведами. По средневековым понятиям (да и по современным тоже) победителем считается тот, кто остался стоять «на костях», обратив противника в бегство. Тут же летописец признается, что шведы, «ископаете яму», похоронили простых своих ратников, а уж потом «…в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлени отъидоша». О том, что делало новгородское воинство, пока шведы хоронили своих убитых, летописец скромно умалчивает.
Так, может быть, Александр Ярославич, придя в «малой дружине», сумел нанести супостатам такой урон в живой силе, что те вынужденно отказались от своих захватнических планов? Летописец на это прозрачно намекает, сначала говоря о «силе великой» у шведов, а потом упомянув погибших ратников шведских, похороненных «бещисла».
Однако «малая дружина» — это версия «Жития…». Сам же новгородский летописец пишет, что Александр Ярославич пришел «с новгородцы и с ладожаны». Само собой, что Александра в походе сопровождала и дружина княжеская — какая б она ни была по численности. В 1164 г. новгородцы в условиях цейтнота сумели собрать войско, разбившее пятитысячный шведский отряд, — вряд ли за 80 лет новгородская сила резко поубавилась. Ладожане же в 1228 г. собственными силами отразили набег еми, а потом еще преследовали финнов, так что и их дружину нет оснований считать слабой. Я уже не говорю об ижорцах, данниках и союзниках новгородцев, на чью землю, собственно, и пришли супостаты, — не верится, что они остались в стороне. Скорее всего, они, вооружив все мужское население, бросились на подмогу новгородцам, горя праведным гневом за свои обиды.
Что касается шведов, то летописец не оставил никаких внятных сведений об их количестве; оборот же о «бесчисленности» павших врагов следует считать только литературным приемом [48] — все-таки речь идет не о китайцах. Ключ к (приблизительной) численности шведских потерь в Невской битве заключен в словах летописца, что тела погибших знатных воинов шведы на двух кораблях «преже себе пустиша и к морю». Некоторые историки считают, что это отголосок дохристианских верований шведов, когда убитых в бою не закапывали в землю, а погребали прямо в море — мол, с этими убитыми поступили так же. Может быть, хотя и не уверен. Однако важно другое: шведы использовали как морские катафалки те корабли, на которых, надо думать, после боя уже не было (или не хватало) экипажей. Летописец ничего не говорит о том, что это были за корабли — шнеки или скуты. Потому можно условно считать, что общие потери шведов и их союзников были не более чем 200 человек.
48
Как и утверждение, что «новгородци и с ладожаны придоша вси здрави» — после перечисления павших на поле боя.
Что касается потерь войска Александра Невского, то и тут нет твердых данных. Летописец говорит о 20 новгородцах и ладожанах (или менее), перечисляя поименно четверых новгородцев. В летописях было принято упоминать наиболее знатных погибших. (Заметим, что во время Липицкой битвы, по версии Новгородской летописи, погибло 5 новгородцев — конечно, знатных!) О погибших ижорцах (наверняка такие имелись) летописец не счел нужным и упомянуть. В целом же, как мне кажется, потери новгородцев были сопоставимы с шведскими потерями.
В общем, версия о нанесенных непоправимых потерях шведам в живой силе не нашла летописного (или иного) подтверждения. Да и само предположение о том, что Александр Ярославич во время боя занимался оценкой шведских потерь — уже нанесли «непоправимые потери» или еще нет, а после оного, из гуманистических соображений, дал приказ к отступлению, вместо того чтобы с криком «Ура! Мы ломим! Гнутся шведы!» добить супостата, как было принято в Средние века, выглядит нелепым.
Перечитывая летопись, отчасти понимаешь причину неосведомленности летописца — во время Невской битвы новгородцами не было взято в плен ни одного (?!) шведа.
Хотя если пленных брали — об этом никогда не забывали указать (вспомним 1164 г. или то же Ледовое побоище).
Не радует летопись и информацией об обилии захваченных новгородцами трофеев. Их просто нет. Если в 1164 г. новгородцы захватили 43 шнеки, то в 1240 г. все шведские шнеки отбыли на родину. А сколько их было-то, шнек? Летописец об этом также умалчивает, что может говорить уже не сколько об отсутствии пленных, сколько о дурно поставленной разведработе.
Итак, рассмотрев все известные нам из Новгородской Первой летописи старшего извода обстоятельства т.н. «Невской битвы», нельзя не прийти к одному-единственному выводу — первый блин для Александра Ярославича вышел комом.
Новгородский летописец попытался скрыть факт неудачи (все-таки была задета не только честь князя, но и слава новгородская), и сделал это довольно изобретательно. Если «Житие…» просто живописует бой, имеющий мало общего с действительной Невской битвой, то Новгородская Первая летопись пытается прикрыть конфуз (как-никак первое поражение новгородцев от шведов за двести лет!) стратегическими, так сказать, соображениями. «…Хотяче всприяти Ладогу, просто же реку и Новъгородъ и всю область Новгородьскую», — многозначительно сообщает летописец о захватнических планах свеев. Ну, если всю Новгородскую землю — тогда да, враг посрамлен, ибо результаты его похода, сравнительно с амбициями, ничтожны.
Но откуда сие известно, если пленных новгородцы не взяли? Летописец ничтоже сумяшеся объявляет свой источник информации: «…просто же реку» (?!), что можно перевести на современный язык, как «разглагольствуют, говорят». Но кто говорит? Новгородцы на базаре?
Ход событий заставляет усомниться в утверждениях летописца. Во-первых, шведы высадились довольно далеко от Ладоги. Собственно, даже на другой реке — Неве. И оставались там вплоть до Невской битвы, без попыток прорваться через Ладожское озеро и Волхов к Ладоге и уж тем более — Новгороду. Хотя чего уж проще — местные ижорцы за «пять марок кун или окорок», как писали в то время заграничные послы, водили суда по Неве и Ладожскому озеру вниз и вверх (кстати, на плате ижорцам шведы, как оптовый покупатель, могли и сэкономить). Во-вторых, шведы стояли на Неве, в устье Ижоры, никак не меньше 10—15 дней с момента высадки — если экстраполироваться от похода 1164 г., — пока не нагрянул сам Александр Ярославич с новгородцами и ладожанами. Если поверить летописцу в далекоидущие планы шведов, то эта задержка агрессоров никак не объяснима.
Впрочем, у новгородского летописца нашлись сторонники среди историков XIX—XX вв., которые идею Новгородской Первой летописи старшего извода «углубили и усугубили». Они объяснили медлительность шведов ожиданием подхода союзников по «крестовому походу на Русь» — ливонцев. Мол, римская курия решила организовать совместный шведско-немецкий крестовый поход на обескровленную татарским нашествием Русь с целью обратить русских в католическую веру; однако на пути коварным планам «латинян» встал молодой, но талантливый полководец Александр Ярославич и…