Тюрьма для свободы
Шрифт:
«Меня зовут Гарри, — перебил молчание солдат. — Уменьшительно-ласкательно от имени Генрих. Я никогда не любил свое полное имя, а короткое всегда мне нравилось. Так обращались ко мне в детстве. А тебя как звать?»
«Меня зовут Рэн. Очень приятно познакомиться».
«Тоже очень приятно, — улыбаясь, ответил Гарри. — Сколько тебе лет? Мне скоро будет девятнадцать».
«А мне тринадцать… — посмотрев на солдата, продолжил. — Знаю, я выгляжу взрослее, чем есть на самом деле…».
«Я в этом возрасте начал курить. Ты — молодчина, что не куришь. А мне незачем беспокоиться о своем здоровье. Война может в любой момент отнять жизнь».
«Но это ведь не кредо. Не все солдаты…»
«Ну,
«Я думал, что это делают лишь с любимым человеком…»
«Ну, ты еще многого не знаешь. Думаешь, она грешит, что отдается солдату за еду. Она — сиротой осталась, а у нее есть два маленьких брата. Таким образом, зарабатывает на жизнь. Она не проститутка, а лишь солдатам дает. Мы-то умрем до конца войны. А когда война закончится, то все забудется. Нет тех, кто помнит, значит недоказуемо, что она падшая. История станет мифом».
«Но она может и другим путем зарабатывать? Для этого же нет необходимости давать себя любить».
«А ты думаешь, начальник не станет ее домогаться. Не побоится ли она отказать и тем самым лишиться работы. Там тоже будет давать себя любить за зарплату. Будет работать, да еще и разрешать какому-то старому пердуну бесплатно себя любить. Мне бы не хотелось, чтобы ты вникал».
Услышанное показалось мерзостью. Рэну не хотелось верить в это. Он взглянул на своего собеседника. У того были рыжие, коротко постриженные волосы. Местами лицо было покрыто веснушками. Круглолицый, краснощекий, курносый, с каре-зеленоватыми глазами, невысокого роста, вернее будет сказать, среднего. Худым его назвать было нельзя, но было видно, что прибавка в весе ему не помешала бы. По желтеющей коже лица можно было заметить, что весь день проводит под солнцем и много курит. Но это было лишь внешностью, что недостаточно для того, чтобы понять суть. Можно было по движениям попытаться что-то представить, догадаться о том, что старается казаться взрослым, хотя таким не является. Он сидел, как сидели бы взрослые, курил, как курили бы те, кому давно перевалило за третий десяток. Но это было все стереотипным взглядом на действительность. Рэн чувствовал его преднамеренную невежливость. Гарри был совсем другим, не таким, каким должны быть люди в его возрасте. Понимал, что война из ребенка делает мужчину. Не всегда у всех бывают все этапы взросления. Зрелость Гарри нравилась Рэну, влекло. Он мог быть для него братом и помочь увидеть скрытый от него мир. На данном этапе он жил лишь с бабушкой и матерью, которые, хоть и многое понимали, но старались отгородить Рэна от всего. Он взрослел очень одомашненным, приученным к правильной жизни. Слово «правильная» следовало бы взять в кавычки: нет истины на белом свете, и под верным чаще всего понимается стереотипность. Рэну нравился запах греха, от которого веяло свежестью и чистотой, но который был для него пока что недосягаемым. Запах тех, которые лишены наивности, успели вкусить запретный плод, такой сладкий, что невозможно не влюбиться. Он смотрел на своего нового знакомого и пытался понять, будет ли он таким или сможет стать лучше.
«Они закончили, как ты говоришь, давать себя любить. Вон, смотри, выходят со счастливыми физиономиями, — сказал Гарри, хлопнув по колену Рэна, и обратившись к ним, продолжил. — Ну что, отъебались досыта, болваны?»
Друг что-то крикнул в ответ. Потом подошел, поздоровался за руку с Рэном, взял сигарету, закурил, снова обнял девицу, поцеловал ее в лоб, что-то прошептал ей на ухо, та заулыбалась. Рэн посмотрел на нее, и по его телу прошла дрожь. Она была недурна собой. С длинными черными льющимися волосами, худая и стройная, с большими глазами, с печальным взглядом. Хотя слез не было, но, казалось, что ее глаза никогда не высыхают. Взгляд Рэна вновь был обращен на друга Гарри, который, держа сигарету в зубах, опустился и завязывал шнурок. Таким он и запечатлелся в памяти: худощавый, в пальто, которое было на два размера больше и закрывало все его тело, и лишь часть ботинка виднелась постороннему взгляду. Лица он так и не увидел: стоило ему подняться, как Рэн снова смотрел на девушку и молчал.
«Ты смотришь на нее, потому что она красивая? — спросил Рэна друг Гарри и, не дожидаясь ответа, приблизил насильно ее подбородок к себе, поцеловал в губы. Та сказала, что больно, но кажется, никто ее не услышал. Друг же, чье имя так и осталось тайной, продолжил. — Ты ею смущен? Скажи честно, что ее грехи усиливают ее притягательность?»
«Хватит! Она не виновата, что жизнь так распорядилась с ней…», — сказал Рэн.
Этого было достаточно, чтобы
«Она мешок с навозом. Ты же — настоящий мужик, как и я с Гарри. Тебе также хочется обнять эту куль, но она мерзость, как и все женщины, из-за которых всегда будет хаос. Они способны вселить в нас, настоящих мужиков, безумие. К ним нужно относиться, как приспособлению для удовлетворения своих плотских потребностей. Не больше этого… — потом, помолчав немного, обратился к Гарри. — Пойдем. Нам здесь нечего делать. Скоро стемнеет. Нас будут искать».
Гарри и его друг стали постепенно удаляться. Шли медленно, как будто ничего не произошло. Не было, значит, и никаких поводов для беспокойства. Лицо друга все равно светилось, он был весьма доволен от полученного наслаждения. Рэну казалось, что на этом разговор не может закончиться, спор не прекращается на половине пути, уходящий всегда бывает в проигрыше. Думал, что те обернутся и снова вернутся, чтобы сделать какой-то дерзкий поступок по отношению к ней. Мысленно представил, как дружок Гарри возвращается и сдирает с нее короткую юбку. Трусы падают вместе с юбкой, а, быть может, у нее нижнее белье и вовсе отсутствует. Этого в своих сокровенных фантазиях он не учел. Только перед его глазами появляется четкий образ пушка, который окружает отверстие, впадину между ног, так похожую на футляр. Он думает, что женщина и есть самое прекрасное хранилище, только предусмотрено оно лишь для мужского полового органа.
От этих мыслей у него начался переворот в штанах. Почувствовал необходимость добежать до туалета: если еще немного помедлить, то не сумеет удержать мочу. Это желание начало душить его и ощутил на бессознательном уровне, что разум постепенно начинает затуманиваться. Продолжал стоять на месте, смотреть на уходящих солдат, оглянулся вокруг и заметил, что девушка куда-то исчезла. Потом взгляд поймал ее исчезающую тень на стене разрушенного дома. Через несколько секунд все исчезнут из поля зрения. Никого рядом не будет. Он повернулся к стене, расстегнул ремень, немного опустил штаны, чтобы суметь вытащить свой впервые разбухший от возбуждения член. Заметил, как из него выходит белая жижа, вслед за которой потекла желтоватая жидкость. Под ногами ощутил пар от горячей мочи, терпкий запах которой ударил в голову и вызвал жуткую, но быстропроходящую боль. Несколько капель попали на ботинки, немного намокли и концы штанов. Застегнув ширинку, затянув ремень, достал из левого кармана куртки совсем новый носовой платок, нагнулся и стал чистить брюки, а потом и туфли. Вслед за тем обернулся и посмотрел на холм, на который поднимались солдаты. Теперь они были видны как два маленьких движущихся пятна, медленно ползущих вверх по наклонности.
В тот вечер он вернулся поздно. Быстро прошел в спальню, из нижнего ящика достал полотенце, трусы и майку. Крикнул маме, что собирается принять душ. Вошел в душевую, встал под обжигающую струю воды, от которой тело обыкновенно краснеет. Долго стоял неподвижно и думал о том, что стряслось с ним вечером. Понимал, что просто увидел другую сторону жизни, от которой всегда его оберегали. Не мог понять только, почему скрывали от него то, что сам должен был увидеть когда-нибудь. Начал обвинять мать и бабушку. Стал думать о том, что пора ему становиться взрослым, как Гарри и его друг. Ну, он и стал взрослым. Этот переходный возраст и так затянулся надолго. Постепенно отдалялся от своей семьи в желании больше приблизится к тому, что увидел сегодня. Именно в этот день ему открылась суть разницы поведения между мужской и женской особями. Это было для него истинной мужественностью, которой его лишила собственная семья, состоявшая из одних женщин.
Впервые на протяжении всей жизни Рэн попытался вспомнить, каким был его отец. На память приходили лишь смутные очертания лица. Отец был неподвижен. Ему хотелось вспомнить хоть какие-то малейшие движения, но все безрезультатно. Если что-то и представлял, то это было слишком идеализированно. Образ отца становился у Рэна слишком книжным, почерпнутым из прочитанных романов, каким тот вовсе не был. Он знал мало о своем отце. Совсем немного. Да и то по рассказам мамы, бабушки и Мастера. А, как известно, каждый человек видит в другом лишь образ самого себя. Информация, которая доходила до него, была искажена. Отец становился подобием подобия того человека, который когда-то вместе с матерью зачал его. А после? Что случилось после, куда он ушел, оставив их жить. Люди так просто не умирают в тридцать лет, как это сделал отец. Говорили, что он умер сразу после рождения Рэна, а некоторые об этом просто молчали. Мастер, если и говорил об отце, то не использовал прошедшего времени, а говорил так, как будто тот продолжал жить где-то рядом, совсем близко, и, чтобы встретиться с ним, нужно просто искренне, от всего сердца захотеть.