У Черных рыцарей
Шрифт:
Нунке пододвинул к себе домофон и набрал номер.
— Герр Шлитсен? Это Нунке. Немедленно переведите Фреда на преподавательский режим. Да, я здесь, у него… Если я понадоблюсь, звоните сюда… Да… да… Но я хотел бы, чтобы нам не мешали… Потом, об этом потом… — Нунке положил трубку и, уже обращаясь к Фреду, сказал: — Видите, как все просто!
— Вы сказали на «преподавательский режим»?
— Об этом немного погодя. К сожалению, Воронов не выполнил порученной ему миссии и не проинформировал вас подробно, поэтому в нашей беседе необходимы кое-какие отступления. Начну с вопроса. Вы помните наш первый разговор?
— Очень хорошо.
— И, верно, поняли, что задали мне
— Конечно. Только не понимаю, что послужило тому причиной. Почему именно моя скромная персона привлекла ваше внимание?
— Вы слишком осведомлённый в подобных делах человек, чтобы понять: между риском и целью всегда стоит знак равенства. Не станет же начальник школы тратить столько времени, денег и изобретательности только для того, чтобы заполучить для школы ещё одного кандидата в класс «Д», как мы называем класс диверсий. На вас я возлагал и возлагаю куда более серьёзные надежды.
— О!
Нунке замолчал и внимательно поглядел на Фреда. Но тот проявил свою заинтересованность лишь этим восклицанием и теперь вопросительно смотрел на начальника школы.
— Ещё там, в Австрии, узнав о вашем пребывании в лагере военнопленных, я решил: лучшей кандидатуры на воспитателя русского отдела мне не найти. Поняли?
— Пока ещё очень немногое. В общих чертах, как говорится.
— Как по-вашему, кого готовит наша школа?
— По опыту операции «Мадрид», назовём так вашу попытку проверить мою боеспособность, — диверсантов, возможно разведчиков…
— Ставлю точки над «и»: диверсантов, агентов-разведчиков и даже резидентов. Учтите, даже резидентов. В школе есть русский отдел. Кроме преподавателей специальных дисциплин, нам нужен ещё и воспитатель. И я хочу, чтобы им стали вы, Фред Шульц! Что вы на это скажете?
— Я не знаю, что входит в обязанности воспитателя.
— А догадаться, как мне кажется, ничего не стоит, особенно вам.
— Я не люблю браться за дело, руководствуясь лишь догадками.
— Мне нравится ваш деловой подход, честное слоио, нравится! Тогда не станем тратить время на излишние разговоры, а сразу же перейдём к сути дела. Воспитатель, с нашей точки зрения, это не надзиратель, следящий за поведением учеников, а своеобразный художник, завершающий обучение, шлифующий каждого из будущих агентов по заранее избранному для него образцу. Как гончар, изготовляющий посуду различного назначения. В зависимости от внешности, манеры держаться, учитывая, конечно, и умственные способности, мы готовим своих воспитанников к тем амплуа, в которых им придётся выступать в России. Одного, к примеру, на роль колхозника, второго — рабочего, третьего
— мелкого служащего, ещё кого-то — интеллигента-туриста… И, конечно, много значит национальный колорит. Необходимо, чтобы тот или иной агент не только выглядел, как русский, украинец или белорус, но и вёл себя соответственно этим национальным категориям. Малейшая ошибка, малейший просчёт могут привести к неожиданному провалу. Советская контрразведка нанесла нам немало ощутимых ударов. Многие из них можно объяснить лишь нашим пренебрежением к некоторым, казалось бы, незначительным деталям. Вы должны не только тренировать учеников, а сурово и повседневно их контролировать. Даже привычка русских завязывать шнурки на туфлях «бантиком» должна превратиться не в простое копирование, а в настоящую потребность, которая бы вошла в плоть и кровь. Это относится также к одежде, начиная от нижнего белья и носков и кончая кепкой. Кстати говоря, с ней будет всего труднее. Я и сам её ненавижу! С едой у вас тоже будет немало хлопот. Русские употребляют много хлеба. Приучайте к этому ваших учеников. Украинец любит борщ, а русский —
— А не кажется ли вам, что эта работа не по мне?
— Вы, очевидно, недооцениваете её. Как быстро забывается печальный опыт минувшей войны! Не могли же вы не знать о скандальном провале всей нашей агентурной сети в первые же дни вторжения войск райха в Россию?
— Ещё бы! Ну и поиздевались над нами во всём мире, когда узнали, что красные давно держали всю нашу агентуру на длинном поводке! — не удержался от едкой реплики Фред. — Только мы ткнулись хлоп! — и отлично засекреченной сети разведчиков как не бывало! Верно ведь? Я знаю об этих подробностях из третьих рук, возможно потому и преувеличиваю…
— К сожалению, нет! — поморщился Нунке. — В первые же дни войны нам срочно пришлось забрасывать агентов, и эта-то поспешность послужила причиной нового провала. У одного на милицейском мундире были пришиты не те пуговицы, второй не привык ходить в сапогах, третий ел не по-ихнему. И ловили наших агентов не только контрразведчики, но и само население…
— В первые дни войны я был в Одессе и отлично помню, как одесситы волокли по улицам города каждого подозрительного.
— Вот видите! В общем, во время войны наша разведка понесла колоссальные потери. Уже в военное время мы были вынуждены отказаться от предложенных Гиммлером и Канарисом методов разведки. Они хотели заменить хорошо натренированного разведчикаодиночку массовой агентурой и чересчур широко размахнулись. За три предвоенных года мы заслали в Ангглию свыше четырнадцати тысяч своих агентов. Четырнадцать тысяч! Совершенно ясно, что такая масса новых официанток, горничных, парикмахеров не могла остаться незамеченной.
— Покойный Бертгольд говорил мне, что в Голландию было заслано ещё больше людей — кажется, около двадцати тысяч.
— Покойный? Вы сказали «покойный Бертгольц»… Вы в этом уверены? — заинтересовался Нунке.
Фред не заметил, как вырвалось у него это проклятое слово «покойный», и теперь внутренне похолодел. Перед ним с фотографической точностью встала картина его разговора с Кронне в Австрии, где он утверждал, что Берггольд подался куда-то на север Италии и там следы его затерялись… Вот ещё одна ошибка — та мелочь, о которой только что говорил Нунке и на которой он, Фред, может попасться.
— Как это ни печально, но я постепенно приучаю себя к этой мысли. Все мои попытки разыскать его в Италии, как я уже вам говорил, оказались тщетными. Никакого следа, даже намёка на след! Предположение, что Бертгольду удалось незаметно проскользнуть к своим в Швейцарию, тоже пришлось отбросить. Как бы ни сложилась обстановка, он бы подал о себе весточку. А из лагеря военнопленных, окажись он там, и подавно. Я знаю Бертгольда лучше, чем кто-либо другой: нас ведь связывали не только служебные, но и семейные отношения. Приходится предполагать самое худшее!
Как трудно было придать этим словам оттенок сдержанной боли, с которой мужчина мужчине поверяет свои горести.
И Нунке, по всему было видно, поверил в искренность сказанного.
— Не надо терять надежды, — попробовал он успокоить собеседника. — Имейте в виду, многие руководящие работники нашей разведки своевременно бежали и теперь прячутся в самых отдалённых от Германии уголках мира, конечно, под чужими фамилиями. Я уже связался с некоторыми из них и могу запросить о Бертгольде. Возможно, вы преждевременно похоронили его. Оказавшись где-то на чужбине, не так-то легко дать знать о себе. Уверяю вас!