У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Очень приятно, сеньор Хуарес.
— Честь для меня, сеньора. Простите, я должен идти. Покойной ночи, сеньора, покойной ночи, сеньор Бюиссонье. Завтра около девяти я вам позвоню.
— Покойной ночи, сеньор Хуарес.
Дон Луис неуклюже поклонился и вышел.
Беба, стягивая с руки перчатку, удивленно смотрела на Жерара.
— Мет, я ничего не понимаю! — сказала она наконец. — Это серьезно?
— Вполне, — тот пожал плечами, — вполне серьезно. А что такого?
— Как что такого? Он еще спрашивает. Зачем тебе понадобился садовник?
— Вот понадобился. А что такого? Я решил заняться садоводством! Создам образцовый сад, может быть, выведу что-нибудь новенькое… — Не глядя на Бебу, он повертел в воздухе пальцами. — И для
— Санта Мария, — вздохнула Беба, — через неделю тебе понадобится еще и ливрейный шофер. Может, выпишем из Англии мажордома, как ты думаешь? У тебя просто начинается мания величия, мой Херардо. Ты варил кофе?
— Нет, не варил. Ну его к черту, этот твой новый кофейник, не умею я с ним обращаться… В нем что-то щелкает.
— Эх ты, а еще собираешься заниматься садоводством, — с уничтожающим выражением и чисто женской логикой заявила Беба.
Утренняя ссора была забыта, сердиться дольше нескольких часов Беба не умела.
— Слушай, какое впечатление произвел на тебя этот Хуарес?
— Садовник? Я его не особенно рассмотрела, а вообще, кажется, ничего…
Беба подошла к стеллажу, взяла с тарелки банан и начала снимать с него ленточки кожуры.
— У него, наверно, была трудная жизнь, знаешь?
— Почему ты думаешь? — спросил Жерар.
— Потому. Интересные у него глаза… — Беба очистила банан, откусила верхушку и продолжала с набитым ртом: — Я таких глаз еще не видела, м-м-м… Они какие-то такие, знаешь… настороженные, будто он все время к чему-то прислушивается… или ждет чего-то. Ты не заметил?
— Не знаю. Да, пожалуй… Фильм был хороший?
— А я не была в кино, — мотнула головой Беба, доедая банан. — Я встретила Аделиту Гусман, ту, что ездила в турне вместе с Линдой, и мы с ней пошли в «Марокко» и просидели целый вечер. Представь себе, Линда так и не вернулась: ей предложили какой-то фантастический контракт в Рио, и она укатила туда. Уверяет, что писала мне несколько раз, а потом бросила, потому что не было ответа. Ясно, она писала на тот адрес!..
Они переселились в «Бельявисту» только в начале октября, — весна в этом году была поздняя, дожди шли весь сентябрь, и лишь в последних его числах установилась сухая, теплая погода. Большой запущенный сад кинты к этому времени был уже приведен в относительный порядок стараниями дона Луиса, который, к удивлению Жерара, и в самом деле оказался умелым садовником. В линялом комбинезоне и продавленной соломенной шляпе, с черными от земли руками, дон Луис долго водил Жерара по усадьбе, называя его «патрон» и отнюдь не высказывая желания вернуться к откровенному разговору. Жерару втайне этого хотелось, но навязываться он не стал и вернулся в дом немного обиженным.
Кинта сейчас нравилась ему даже больше, чем при первом беглом осмотре. Небольшое ветхое строение в староиспанском «колониальном» стиле, с узорными решетками на окнах и неровными каменными полами, обещало прохладу в самую сильную жару и было, пожалуй, идеальным местом для работы. Небольшая терраса в стиле севильского патио, выложенная бело-синими изразцами, с крошечным фонтанчиком в стене и двумя большими — в пол человеческого роста — майоликовыми тинахами [21] у входа, могла служить отличным ателье, если затянуть ее белым парусиновым тентом. Комнаты были для этого немного темноваты из-за узких окон и густо разросшихся вокруг дома кустов бирючины. Мебель, кроме неплохого рояля в гостиной, была дешевая, в большинстве своем старая, источенная термитами, но после функциональных кресел в квартире Аллана Жерару было даже приятно посидеть на допотопном скрипучем сооружении с прямой спинкой, напоминающем ему детство и гостиную бабушкиного дома в Одьерне. Удачным оказалось и место: всего в трех километрах от оживленного шоссе Буэнос-Айрес — Лухан,
21
Tinaja — род большого кувшина ила амфоры (исп.).
Уже на третий день Жерар понял, что должен вернуться в город. В его теперешнем состоянии, подобном состоянию человека, который мучительно пытается вспомнить выскочившую из головы важную мысль, нечего было и думать о том, что безмятежная жизнь на лоне природы вернет ему покой и уверенность в своих силах.
— Знаешь, шери, — сказал он в этот же вечер за ужином, — я вынужден тебя покинуть на какое-то время. Чувствую, что мне пока рано уезжать из города.
Беба положила вилку, несколько секунд посидела молча, словно обдумывая услышанное, потом долила из сифона свой стакан с вином и, не глядя на Жерара, пожала плечами.
— Тебе виднее, Херардо, — сказала она спокойно.
От этого тона у Жерара сразу пропал аппетит. Он отодвинул тарелку, покрутил ее на скатерти, переставил с места на место перечницу и солонку.
— Ты просто не хочешь меня понять, Элен…
— А что я должна понимать? Что тебе со мной скучно? Я уже это давно поняла. Что еще?
— Не нужно, Элен, — устало сказал он. — Не хватает только, чтобы ты начала подозревать меня в изменах…
— Я не говорила тебе этого.
— Мне сейчас и без того трудно, шери, — негромко продолжал Жерар, разминая кусочек хлебного мякиша своими длинными худыми пальцами. — Я совершенно перестал понимать что бы то ни было в живописи… Вообще, пожалуй, в искусстве. Если я сейчас в этом не разберусь до конца — я конченый человек, можешь ты это понять? А здесь… Здесь я мог бы спокойно писать, об этом я и мечтал, но теперь мне нужно сначала найти, что писать… А здесь я этого не найду. Мне нужно что-то другое сейчас, может быть, просто потолкаться побольше среди людей, не знаю…
На следующее утро они поехали в город. Беба сделала кое-какие покупки, в том числе великолепного десятимесячного дога мышастого цвета, по кличке Макбет. Садовник иногда уезжал в город, и оставаться двум женщинам одним в пустой усадьбе было страшновато; правда, Жерар с сомнением отнесся к сторожевым качествам громадного щенка, но Макбет так понравился Бебе с первого взгляда, что она и слышать не хотела ни о каких немецких овчарках. Они пообедали в маленькой закусочной на площади Примера Хунта. Макбет был оставлен в машине и очень волновался, показывая то в одном, то в другом окне свою громадную голову с настороженными обрезками ушей и по-человечески озабоченными глазами.
— Ну, я поеду, — вздохнула Беба, допив кофе. — Ты хоть звонить-то собираешься?
— Конечно, шери. Я буду не только звонить, но и приезжать в гости, — пошутил Жерар, прикрыв рукой ее пальцы. — А то вдруг возьму и через неделю-другую приеду совсем… Кто знает?
Вернувшись в опостылевшую квартиру Аллана, он походил по тихим комнатам, окинул враждебным взглядом сваленные в ателье холсты и завалился с трубкой на диван.
Вечером он снова отправился бродить по окраинам, что в последнее время привлекало его все больше и больше, хотя никаких конкретных целей он в этих прогулках перед собою не ставил. Просто ему нужно было находиться среди людей, и с некоторого времени ему стало интереснее быть в толпе именно здесь, на заводских окраинах столицы, чем в ее центральных кварталах — вылощенных и почти лишенных национального колорита.