У черты заката. Ступи за ограду

Слепухин Юрий Григорьевич

Над выбором костюма для прогулки долго раздумывать не приходилось: в большой гардеробной, где когда-то хранились кринолины и фижмы нескольких поколений Гонсальво де Альварадо, туалеты представительницы последнего занимали немногим более трети одного из старинных резных шкафов с тяжелыми скрипучими дверцами. В остальных уже давно накапливалась паутина. Беатрис подозревала, что там живут мыши, — во всяком случае, по ночам в гардеробной слышались странные шорохи. Еще года два назад это даже наводило ее на мысль о привидениях. Какое же порядочное abolengo [29]

обходится без своего фамильного привидения? И уж конечно, во всем старом доме не было лучшего места для ночных прогулок какой-нибудь «белой дамы», чем эта комната, где тени прошлого прятались за темными резными дверцами и скользили в тусклых от времени зеркалах.

29

Здесь: наследственный, родовой дом (исп.).

Сбросив домашнее платье, Беатрис надела белую блузочку без рукавов, черную юбку, туго перетянулась широким кожаным поясом и сунула ноги в открытые лодочки на низком каблуке. Старые, ко всему привычные зеркала бесстрастно отразили тоненькую фигурку с задорным хвостом на макушке. Окинув себя критическим взглядом, Беатрис расправила широкую юбку и вышла из гардеробной.

7

Верная себе, Норма опоздала и на этот раз. Стрелки на часах уже почти сошлись на двенадцати, когда у ворот прозвучал незнакомый клаксон; подойдя к выходящему на улицу окну гостиной, Беатрис увидела подругу, которая стояла возле маленькой кремовой малолитражки и разговаривала с кем-то внутри.

— Норма! — крикнула Беатрис, перегнувшись через подоконник. — Поднимайтесь сюда, дверь открыта! Идите!

Сбежав по лестнице, она встретила подругу в холле, куда солнце едва пробивалось сквозь затененные разросшимся снаружи плющом цветные витражи.

— Добрый день, дорогая, — простонала Норма, чмокнув ее в щеку. — Ради всего святого, холодильник у тебя работает? Умираю выпить чего-нибудь холодного!

— Идем, что-нибудь придумаем. А мальчики?

— Пускай сидят там, ничего с ними не сделается. Идем, идем, я сейчас умру!

— Хочешь, я собью бананы с молоком? Со льдом, конечно.

— Нет, что ты, от этого толстеешь. Ты пьешь этот ужас? Сбей мне один апельсин с водой, только побольше льда и поменьше сахару. Бананы с молоком! Это же самоубийство! Би! Давай я очищу.

Беатрис перебросила подруге апельсин и достала из холодильника формочку с кубиками льда.

— А я люблю бананы с молоком, — призналась она, ополаскивая под краном стеклянный резервуар миксера. — Я что-то не замечала, чтобы от них толстели. Слушай, ты нарядилась совсем по-спортивному, — она глянула на сеньориту Линдстром, одетую в голубую «американку» и очень узкие брюки цвета «серый жемчуг», — а я думала ехать, в таком виде. Может быть, не подходит?

— Да какая разница, — пожала плечами Норма, — мы же не на пикник собрались! Конечно, поезжай так. Какая милая юбка. Полное солнце, да? А ну-ка, крутнись… Нет, очень хорошо. А вообще я не понимаю твоей нелюбви к брюкам! Сейчас это так модно.

Беатрис накрошила в резервуар очищенный апельсин и повернула выключатель. Миксер взвыл, за стеклом забилась белоснежная пена.

— Ты понимаешь, — сказала Беатрис, вытирая руки, —

это, по-моему, не совсем прилично — так обтягиваться.

Норма поднесла к губам стакан и вдруг расхохоталась.

— Ох ты ж и смешная, Би! «Неприлично так обтягиваться»! Да когда же еще и обтягиваться, если не в нашем возрасте?

Беатрис вспыхнула:

— Норма, перестань. Миллион раз тебя просила!

— Oh, dear me! [30] — насмешливо сказала Норма. — Мы опять шокированы? Как будто ты сама не носишь обтянутых платьев!

— Платья это совершенно другое дело…

— Ах, другое де-е-ело? Ничего, я тебе это напомню, когда ты наденешь свой черный тальер, тоже мне скромница!

30

Ах, какой ужас! (англ.).

Беатрис, пытаясь скрыть смущение, пожала плечами с независимым видом.

— Это же не брюки. Скажи лучше, кто эти молодые люди, что с нами едут?

— Верно, вы же незнакомы! Один из них — Би, ты пропала! — красавец блондин, влюбишься с ходу, его зовут Ян Гейм и он австриец, но жил в Чехословакии, его родителей разорили красные. А другого ты, может быть, и знаешь — это Качо Мендес…

— Качо Мендес? — Беатрис вскинула брови. — Не знаю, никогда не слышала. Кто такой?

— Электромоторы «Ментор» — Мендес, Торвальдсен и компания. Этот Качо — сын старого Мендеса, фактически он управляет фирмой вместо отца…

— В первый раз слышу. А тот, другой, что делает?

— Гейм? Он на юридическом, Пико его хорошо знает. Кстати, учти, они друг друга не особенно любят. Пико называет Яна реакционером, а тот его агентом коммунистической пятой колонны.

— Пико — коммунист? — рассмеялась Беатрис.

— Ну, не знаю, они там из-за чего-то перегрызлись на факультете.

— Господи, и не противно им. Он что, красив?

— Как бог Аполлон, сама увидишь. Вообще он какой-то аристократ, у него здесь родная тетка — польская принцесса, что ли, кошмарная фамилия, которую не выговоришь, не вывихнув языка… Он такой любезный, настоящий джентльмен, а в общем, я его мало знаю. Ну, идем?

— Минутку. Я только сбегаю наверх — возьму очки и перчатки…

Молодые люди — здоровяк Качо, с черными усиками, в измятых парусиновых брюках и ковбойке, и элегантный Гейм, в светло-синем костюме с красной бабочкой, — стояли возле машины, покуривая сигареты. Качо оживленно рассказывал что-то, размахивая руками; его собеседник слушал с выражением вежливой скуки на лице.

— Знакомьтесь, — выйдя за калитку, крикнула Норма и подтолкнула вперед подругу. — Сеньорита Дора Беатрис Альварадо — сеньор Гейм, сеньор Мендес. Смелее, Би!

— Привет, сеньорита Дора, — пробасил Качо. — Очень рад. Норма мне о вас уши прожужжала.

Беатрис улыбнулась, пожимая ему руку, и повернулась к Гейму.

— Очарован знакомством, мадемуазель, — оказал белокурый красавец. — Я не сомневался, что владелица такого дома будет выглядеть именно так, но должен сознаться, что действительность превзошла ожидания…

Гейм говорил по-испански совершенно правильно, и мягкий иностранный акцент придавал его словам какую-то особую вкрадчивость.