У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Да, да, — кивала она, улыбаясь сквозь слезы, — я тебе верю, Херардо, я ведь тебя люблю, а когда любишь, то нельзя не верить…
Он повел ее в зал контроля, держа под руку и крепко прижимая к себе. Как и десятки других пар вокруг них, они простояли эти последние минуты обнявшись, не обращая внимания на чиновников аэропорта и мешая шепот с поцелуями. На губах Жерара был соленый вкус ее слез, он целовал ее запрокинутое лицо, словно расцветающее от его ласки. «Господ пассажиров просят занимать места, — в третий раз провозгласило радио, — до старта остается пятнадцать минут».
— Береги себя, amado mio, — торопливо шептала Беба, — и пиши почаще, прошу тебя, как только прилетим — я дам телеграмму…
— Да-да, непременно дай, — ну, счастливого пути, постарайся не засиживаться там очень долго, я буду ждать, помни…
У самого выхода она обернулась и приложила к губам пальцы.
Потом он в группе провожающих стоял на высокой террасе и смотрел, как механики в белых комбинезонах откатили трап, как, сотрясая громом утренний воздух, раскручивались винты огромного ДС-6, как ревущий серебряный корабль тронулся с места и медленно пополз по бетону, волоча за собой струи синеватого дыма. Где-то далеко в конце поля самолет оторвался от земли и, описав над аэродромом широкую дугу, растворился в нестерпимом солнечном блеске. Жерар вместе с другими пошел к выходу.
На сердце у него было скверно, ехать домой не хотелось. Барабаня по ободу руля, он сосал трубку, равнодушно поглядывая на сутолоку большого международного аэропорта. Разноцветная шеренга машин, автобусы авиационных компаний, несколько приплюснутых к земле черных «линкольнов» с золотыми правительственными номерами (очевидно, ожидалось прибытие какого-то важного лица), механики в белых комбинезонах, кокетливые стюардессы в синих мундирчиках, похожие на капитанов дальнего плавания пилоты в белых фуражках, с золотом на обшлагах. Снова закаркал рупор над входом в здание аэровокзала: «Внимание, рейсовый самолет линии Эр-Франс, прибывающий из Парижа через Лиссабон — Дакар — Наталь — Рио-де-Жанейро, идет на посадку…»
Жерар высунулся из открытой дверцы, подняв голову и щурясь от солнца. Длинный «суперконстеллейшн» с характерным тройным килем хвостового оперения прошел над аэропортом, уже выпустив шасси. Из шеренги разноцветных автобусов выполз бело-голубой, украшенный надписью «Air-France» и эмблемой линии — крылатым морским коньком, и подкатил к подъезду, готовясь принять пассажиров лайнера для доставки в столицу. Жерар захлопнул дверцу и нажал на стартер.
Доехав до моста № 12, где идущая из аэропорта автострада проходит над окружным шоссе, он увидел промелькнувший внизу автобус линии Сан-Исидро — Эва Перон, решил вдруг последовать за ним и развернул машину на спуск с автострады. Через три минуты он обогнал автобус, рванул рычаг на четвертую скорость и дал полный газ. Шоссе было в неважном состоянии, машина то и дело сотрясалась от попадающих под колеса камешков и выбоин, но Жерар, сцепив зубы, упрямо не сбавлял скорости до тех пор, пока возле загородного ресторана «Лебединое озеро» ему не преградили путь красные сигналы ограждения — впереди работала шоссейно-ремонтная бригада.
Через час он был уже в Ла-Плате — главном городе провинции Буэнос-Айрес, недавно переименованном в «Эва Перон» в честь покойной супруги президента. Оставив машину на площади возле автобусной станции, он долго бродил по тихим тенистым улицам, в отличие от Буэнос-Айреса имеющим номера вместо названий, потом забрел в зоопарк, полюбовался на отличные изваяния саблезубых тигров у входа в Музей естественных наук. Городок, знаменитый своим университетом, обсерваторией и этим музеем, одним из лучших в Южной Америке, ему очень понравился — чистота, масса зелени, какая-то особая тишина на улицах, наводящая на мысль о тишине аудиторий. Сейчас, когда студенты разъехались на каникулы, Ла-Плата казалась спящей и безлюдной. Было так тихо, что, когда пробили часы на церковной башне, Жерар невольно вздрогнул от неожиданности. Оттянув рукав, он взглянул на свои и заторопился обратно — на площадь, где оставил машину. Выезжая из города по шоссе, идущему вдоль железной дороги на Темперлей, он подумал, что напрасно сюда приезжал. Вид мирного и сонного городка навел на него еще горшую тоску.
Когда он вернулся домой, было три часа. Донья Мария накинулась с расспросами, благополучно ли улетела сеньора. Жерар удовлетворил ее любопытство, передал Бебин прощальный привет. Телеграммы от Бебы еще не было. Телефон позвонил, едва сели обедать; Жерар схватил трубку с заколотившимся сердцем.
— Кинта «Бельявиста»? Звонят из почтового отделения Морено, здесь получена телеграмма на имя сеньора Бусоньер, международная.
— Из Рио? — спросил Жерар. — Я Бюиссонье, читайте текст…
— «Прибыла благополучно, очень довольна перелетом, пиши отель Гуанабара, авенида Атлантика 425, тысячу раз целую, Беба».
Жерар продиктовал ответ с пожеланием хорошего отдыха и развлечений и вернулся в кухню.
— Это уже от самой сеньоры, — сказал он, усаживаясь за стол. — Так что, донья Мария, остались мы с вами в одиночестве. Передайте-ка мне перец, будьте добры… Спасибо.
— Значит, до осени сеньора не вернется? — сочувственно спросила чилийка.
— Очевидно, нет, не раньше апреля. Кстати, донья Мария, вы как-то говорили, что давно не виделись с родными. Хотите съездить в Чили? Мне ведь одному ваши услуги это время не понадобятся, готовить я и сам умею.
— В Чили? Боже упаси, дон Херардо, чего я там не видала, я и уехала-то оттуда из-за землетрясений. У меня все родные здесь, в Буэнос-Айресе.
— Ну, тем лучше — и вам ближе, и мне дешевле. Серьезно, давай-те-ка отдыхать до возвращения хозяйки, не ей же одной развлекаться, верно? Заплачу вам за два месяца вперед, и катите к своим. А когда сеньора вернется, вас вызовут.
Через неделю он остался в одиночестве, если не считать Макбета и безобразного котенка Дона Фульхенсио. Хуарес уехал еще до отъезда Бебы по каким-то своим таинственным делам, сказал, что пробудет в отсутствии с месяц и, возможно, вообще не сможет вернуться в «Бельявисту».
Жерар был почти доволен своим существованием. Продукты ему доставляли по телефонному заказу, питался он кое-как: готовил себе кофе, омлеты, какое-нибудь несложное рагу по студенческому рецепту, ел много фруктов. Целые дни он проводил в саду — воевал с термитами, которые после отъезда дона Луиса успели начисто сгрызть два куста роз, или просто дремал на траве, с книгой под головой.
Благодаря удачному расположению кинты, открытой всем ветрам, летний зной, непереносимый в бетонных ущельях столицы, здесь, в каких-нибудь сорока километрах, почти не ощущался. Не было и москитов. По вечерам, выключив свет и распахнул настежь все окна, Жерар долгие часы просиживал у магнитофона с трубкой в зубах, слушая Дебюсси, Равеля, Шуберта. Мысли о Бебе не вызывали теперь в нем того гнетущего сознания вины, которым они неизменно сопровождались все эти месяцы. После ее возвращения все пойдет иначе…
В тот момент прощания в аэропорту в нем произошел, по-видимому, какой-то перелом. Что бы ни случилось с ним самим — остаток жизни он употребит на то, чтобы дать Элен хоть какое-то счастье. Пусть она ни о чем не догадывается до последнего момента, а там уж… Он, во всяком случае, сделал все возможное для ее будущего, большего уже не сделаешь.
Каждую неделю Жерар находил в почтовом ящике конверт с желто-зеленой каймой бразильской авиапочты. Письма были коротенькие, нежные и неумелые. Беба описывала то прогулку в окрестностях Рио, то подъем по канатной дороге на утес Пан-де-Ашукар, то поездку на остров Пакете. Он всякий раз отвечал ей в тот же день, так же коротко и так же нежно.