У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
— Я Искандер, а не женщина. За восемь месяцев ни один мужчина не догадался, кто я на самом деле. Столкнемся, значит столкнемся! Только я всеми силами этого избегать буду.
Рассказала о награждении орденом. Замполит поздравил с высокой наградой. Еще раз пожал руку:
— Жаль, что нельзя в открытую сказать об этом, но я верю, что однажды придет время и ты пройдешься по улице в кителе, позвякивая медалями и орденами. Я очень верю, Марина, что ты вернешься!
— Спасибо, Алексей Михайлович! Никому не говорите, что я тут вам рассказала.
— Об этом могла бы и не предупреждать. — Рассказала о приближающихся крестинах, заранее взяв слово о молчании. Варнавин ухмыльнулся: — Ай да, Петя! Довела его Настя до церкви! Крестите! Сделаю вид, что не догадываюсь, но на крестинах появлюсь обязательно! Выпить охота! Да и любопытно посмотреть, как Собинов выкручиваться будет!
Маринка укоризненно сказала:
— Алексей Михайлович! Я по-дружески сообщила, а вы коварные замыслы готовите!
Замполит расхохотался:
— А ты знаешь, что у меня все трое окрещены?
Степанова вытаращила глаза:
— У вас?!? Вы же сверхпартийный?
Он расхохотался еще веселее:
— У меня, Марина, у меня! Партия партией, а я ведь тоже крещеный. Кто знает, что там наверху в действительности? Сам своим детям и крестный и родной папаша, точно так же и Лидия. Все сделали шито-крыто! Возил крестить аж в Сибирь. Только не говори никому, а то попрут меня из замполитов, как пить дать! За несознательность!
Степанова рассмеялась:
— Вот это номер! Можете не волноваться, не скажу. На крестины приходите. Мне самой интересно посмотреть, что вам Собинов скажет.
— Это жук еще тот! Какой-нибудь повод найдет, весьма далекий от истины! Однажды, после твоего отъезда, Петя пропадать после обеда начал. Ни дома нет, ни в штабе. Решил проследить. Он, оказывается, на полигон, как мальчишка бегал и стрелять по новой учился. Я его застукал на месте “преступления”. Пистолет за спину спрятал и знаешь, что сказал: “Представляете, Алексей Михайлович, кто-то на полигон ходит, все мишени продырявлены. Вот пытаюсь поймать злоумышленника. Вскоре у солдат стрельбы, а мишени ни к черту, менять надо”. От самого порохом пахнет за версту! Я едва сдержался, чтоб не расхохотаться.
— И как он стреляет теперь?
— Отлично! Сам к мишени бегает, прапорщиков и близко не допускает.
— Значит, вы знали, что прапорщик дырки ковыряет?
— Конечно. А ты откуда знаешь?
— Однажды целые стрельбы наблюдала. Была всего в пятнадцати метрах за вашими спинами. Даже разговоры слышала. Смеялась потом, как сумасшедшая.
Оба улыбнулись. Варнавин вдруг спросил:
— Ты не могла бы продемонстрировать свою стрельбу для меня? Лозовой и Татарников в один голос утверждали, что ты лучший стрелок, какого им доводилось видеть.
— Покажу, если хотите. Можете солдат в окопы посадить, пусть мишени выбрасывают. Это будет еще интереснее, но тогда все догадаются, кто я в действительности. Связист не может так стрелять. — Подумала пару секунд и предложила: — Пошли завтра на охоту со мной? Утки мишень движущаяся, вот и посмотрите.
Замполит кивнул:
— Согласен. Во сколько и куда приходить?
Договорились встретиться в пять утра у дома Ушаковых. Варнавин попрощался с Ушаковыми и отправился домой.
Вскоре после его ухода Марина вышла из дома и уселась на скамейке возле стены. Смотрела на ярко-красный закат. Легкий теплый ветерок обдувал шею, отталкиваясь от стены. Иван Николаевич вышел следом за дочерью. Опустился на скамейку рядом. Достал пачку папирос. Не спеша, закурил и тихо спросил:
— Тебе нравится твоя служба?
— Нравится.
— Мне кажется, дочь, что ты от нас многое скрываешь. Ты вернулась совершенно другим человеком. У тебя в глазах постоянно стоит стена и невозможно понять, о чем ты думаешь в данный момент. Раньше такого не было. Ты дергаешься на любой резкий звук. И я заметил, в этот момент в твоих глазах мрак стоит. Кто ты, Марина?
Она улыбнулась:
— Связист. Привыкла, что рация часто пищит и надо мгновенно ответить, вот и дергаюсь. Этот писк по ушам бьет сильно. Особенно ночью.
Он вздохнул:
— Правду все равно не скажешь… Не верю я, что в Москве ты! Письма сумбурные, описываешь Москву, театры, а о себе ни гу-гу. “Все хорошо, все нормально”. Это ты матери можешь заливать, а мне-то не стоит! Где ты служишь?
— В Москве, пап, честное слово! Часть секретная, пойми ты! Не могу я говорить!
— Так бы и сказала, что в КГБ!
— Нельзя мне это говорить. И тебе, пап, не советую никому сообщать.
— Значит, я прав?
— Прав. Только маме не говори.
— Успокоила ты меня. Я ведь грешным делом думал, что ты в Афганистане воюешь… — Маринка промолчала. Иван Николаевич закурил: — Без тебя дома тихо стало. Да, совсем забыл, Толька Белов этим летом на месяц в отпуск приезжал из танкового училища. Все в форме форсил. С Надюшкой Деминой гулял каждый вечер, а сейчас, по слухам, даже и не пишет ей. Ефимовна вся исхвасталась, какой он у нее “отличник по боевой и политической подготовке”. Карточку недавно прислал, так она по всей деревне проскакала. Как был худой и нескладный, так и остался жердью! Как он в танке складывается, вот вопрос?
Маринка рассмеялась:
— Пополам, пап! Пополам!
Отец тоже улыбнулся:
— Ты в форме фотографию пришли. Интересно посмотреть, какая ты. Я вот нынче весной собирался в Москву съездить, да все не досуг. Пришли, Марин! Матери страсть как охота Ефимовне нос утереть!
— Да ведь я просто рядовой!
— Ну и что? Зато ты женщина в форме, это покруче парня будет!
— Ладно, пап, если разрешат сфотографироваться, то пришлю.
Подумала, что с начальством придется и эту тему обсуждать.