У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
— Это ты брось дурака валять, — перебил его Миша, подсаживаясь к приятелю. — Лучше ты лови, а я наживлять буду. Так-то складнее выйдет. Все равно уху вместе варить.
— Ну, давай сообща, разделение труда, значит, — повеселел Алеша.
Миша оставил свои удочки, и приятели занялись совместной ловлей.
— Хорошо, брат, что ты на фронт не попал, руки, ноги целы остались, — заговорил Алеша, закидывая удочку.
— Меня не возьмут, я у родителей единственный, — отвечал Миша. —
— Я сам напросился, — усмехнулся Алеша. — Как началась война — всякие воззвания: «За царя-батюшку», «За Россию-матушку»… А тут еще этот Козьма Крючков, и в журналах, и на открытках. Первый герой! Один зараз одиннадцать немцев пикой заколол. Думаю, а я чем хуже? И в добровольцы, и на фронт… А оттуда назад уж не подашься. Так почти три года в окопах вшей и кормил да еще руку там оставил…
Он закурил папиросу, помолчал и снова заговорил:
— А спросить, ради чего мы воюем, кому эта война нужна?
— Это, брат, не нашего ума дело, — ответил Миша. — Там повыше знают, без нас разберутся.
Тут и я вмешался в разговор:
— Как — для чего война? А что же делать, если немец на Россию напал, завоевать нас хочет?
— Вот именно на нас с тобой, — усмехнувшись, перебил Алеша. — Мы ему больно понадобились. Нет, брат, не на нас он напал, а на помещиков, на купцов. Ему земля нужна, деньги нужны, заводы разные да фабрики. Вот из-за чего он воюет. Об этом на фронте нам умные люди рассказали. Вы, говорят, в окопах гниете, вшей кормите, а купцы на вас же капиталы наживают, пока вы их шкурой своей защищаете.
Он мотнул головой в сторону, где на взгорье раскинулся старый парк и виднелась крыша помещичьего дома.
— Барин, поди, там чаек попивает, а я вот за него без руки. А возьмет он меня теперь хоть в работники, однорукого?
— Как же, нужен ты ему больно! — отозвался Миша, следя за тем, как Алеша вытаскивает очередного пескаря.
Пескари ловились хорошо, но крупного ничего не попадалось. Наловив разной мелочи, мы отправились домой. Когда подходили к городу, был уже полдень, солнце палило. У самого моста слышался стук молотков о камни. Там подмащивали, чинили шоссе. Люди в серых куртках и высоких кепи сидели на кучах камней, разбивая их молотками.
— Ишь пленная немчура работает, — подмигнул Миша, когда мы проходили мимо.
Алеша приостановился, чтобы достать из кармана папиросу и закурить.
— Зольдат, зольдат, угости папироса! — К нам подбежал парень в расстегнутой куртке, надетой прямо на голое тело. Он отдал честь и еще раз на ломаном русском языке попросил: — Покурить, айн папироска, покурить…
Алеша приветливо глянул на него.
— На,
Парень заулыбался, вытянул из нее папиросу и протянул пачку обратно Алеше.
— Чего назад суешь, бери всю, — сказал Алеша, — я еще куплю. Бери, бери.
— Вся папироса бери? — обрадовался парень, как маленький. — Ой, спасибо! Подарок спасибо!
В порыве радости он хотел по-приятельски взять Алешу за обе руки и вдруг заметил пустой рукав.
— Рука нет! — растерянно пробормотал он. — Рука там оставил. — И он указал на запад.
— Там оставил, — кивнул головой Алеша.
— Ай, ай, жалко парень, хорош парень, добра русска душа!
Он в нерешительности держал пачку папирос в руке, будто сомневаясь, может ли он теперь воспользоваться этим подарком.
— Прячь в карман-то, чего держишь? На вот и спички, небось тоже нет.
Парень взял и спички и все в таком же раздумье положил их в карман своей потертой военной куртки.
— Эх, зольдат, зольдат, — проговорил он, — мы тебе рука долой, ты нам рука долой, а зачем?! Нехорошо это.
— Вот то-то и дело, что нехорошо, — усмехнувшись, согласился Алеша. — Враги мы, вот и колошматим друг друга.
— Какой враги, зачем враги! — замахал руками парень. — Ты зольдат, и я зольдат. Оба гоняй в окопы, стреляй друг друга. Иди, иди далеко из дома. А дома муттер, жена и киндер, клайне киндер.
Он вдруг протянул Алеше свою левую руку:
— На, бери, бери себе, а мне до дома отпусти, к жене, к сыну пусти.
Он глядел на Алешу глазами, полными тоски, и все протягивал ему загорелую мускулистую руку, будто Алеша и впрямь мог взять ее себе, а взамен отпустить пария домой, на родину.
И Алеша, видно, понимал, очень понимал своего недавнего неприятеля, такого же, как и он, горемыку-солдата, только не в зеленой, а в серой одежде. Он отвел его руку, хлопнул по плечу и сказал:
— Береги ее, дома пригодится. Вернешься домой, ой как еще пригодится!
— Домой, а когда же домой? — как-то по-детски доверчиво спросил пленный.
— Скоро, теперь скоро, — ответил ему Алеша.
— Ну, спасибо, за хороший слова спасибо. Вернусь домой — приезжай гости.
— Приеду, обязательно приеду.
— И ко мне приезжай, — отозвался стоявший неподалеку и слушавший весь этот разговор другой пленный.
— Приеду, ко всем приеду, — весело ответил Алеша и помахал работавшим своей здоровой рукой. — До свиданья, ребята, ауфвидерзейн.
— Ауфвидерзейн, до свиданья, зольдат, — отвечало сразу несколько голосов.
И люди в серых куртках и нерусских остроконечных кепках провожали нас, по-приятельски улыбаясь.