У рассвета цвет заката.Книга 1
Шрифт:
— Леф!..
Потерявшийся еще в Мелонте дар речи вернулся лишь на одно слово, остальные у меня не находились, тонули в чистом восторге, как все вокруг тонуло в цветах. Огромные и крошечные, яркие и нежные, цветы были повсюду. Сплошным ковром укрывали землю, лианами обвивали стволы деревьев, пестрели среди листьев в их кронах, усыпали склоны гор, окруживших эту… поляну?.. долину?.. Наверное, долину, раз горы. Цветы не добрались только до неба, там владычествовали звезды, крупные и невообразимо близкие, казалось: протяни руку и они лягут в ладонь. И света от них шло столько, что не верилось, что это ночь. В Мелонте днем так светло.
Чувства переполняли. Лефлан и совершенно волшебное место… Хотелось как-то выразить, высказать, поделиться всем, что бушевало внутри целым ураганом эмоций, но меня хватало лишь на восхищенно-растерянное:
— Леф!..
А потом и на него не хватило. Когда Лефлан спокойно сказал:
— Я хотел, чтобы ты этот остров увидела со мной. Нравится?
Нравится? После только что услышанного? Да мне бы понравилось что угодно! А тут… Все, что я смогла — смотреть на него. И, кажется, даже не моргать, чтобы все, вдруг, не оказалось сном. Лефлан, его слова, эта чудесная долина… остров… Почему остров? Наверное, нужно было спросить, но не спрашивалось. Лишь смотрелось на него, вот так, глаза в глаза, ни на единый миг не отрываясь. И он смотрел. Внимательно и тоже капельку растерянно, будто сам не верил в происходящее… или верил, но не знал, что будет дальше… или знал, но… и…
Одна прядка никогда не держалась в прическе, выбивалась, падала на лицо, мама из-за нее называла меня растрепой, сейчас тоже она выбилась, Леф ее поправил, убрал с лица. Мне бы смутиться, что он меня видит такой, растрепой, пусть даже видел разной, после дорожки, например, но не в месте же, где все прекрасно и любое несовершенство неуместно, а я не смутилась, наоборот, хотела, чтобы эта непослушная прядка снова упала и Лефлан ее еще раз поправил. И так же погладил щеку… То есть, он, конечно, не гладил, просто дотронулся нечаянно, но…
Это не было нечаянно. Два раза нечаянно не бывает. А его пальцы скользили по щеке, по краешку губ, по шее, до белой полоски форменного воротничка… И воротничок, вдруг, стал тугим и жестким, мешал дышать… мешал пальцам Лефлана… И они сбежали… оказались на затылке… Там им тоже мешали… мешали шпильки, удерживающие волосы… Шпильки исчезли, а волосы рассыпались по плечам… по руке Лефа… Это было неправильно… и это было очень правильно. Все правильно. Своевольничающая рука, его лицо, оказавшееся так близко, и губы. Его губы на моих. Нежные и настойчивые. И сладкие. Невозможно сладкие. До кружащейся головы и ослабевших ног. Мой первый поцелуй… Наш первый поцелуй. Такой долгий и такой короткий…
Потом мы стояли и снова смотрели друг на друга. Молчали. Слова были лишними, наверное, поэтому так и не находились. У меня — точно. У меня из всех слов осталось его имя. И вкус поцелуя, смешавшийся с его именем. А у него нашлись. И тут же нашлись у меня, потому что я догадалась, что он сейчас скажет, и опередила:
— Только попробуй! Только посмей извиниться, Лефлан Ют-Раш! Леф, если ты извинишься, я тебе этого никогда не прощу!
В его глазах мелькнуло что-то такое… Нас учили понимать выражение глаз, но этого я не поняла. Еще больше не поняла, когда он откинул голову назад и засмеялся, туда, вверх, к звездам. Стало обидно почти… не почти, до слез.
— Ты… Тебе смешно? Леф! Вот ты…
Он не дал договорить, подхватил на руки и опять поцеловал. И целовал долго, прерываясь, чтобы сказать:
— Вот тебе мои извинения. И вот. А вот еще. Устраивает? — Такие извинения меня устраивали, но ответить я не могла, не успевала, пока он сам не остановился и не отпустил меня. — Все, Вайра, пока — стоп. Или мы рискуем. Ты не могла родиться на год раньше?
Я бы и на три раньше с удовольствием родилась, чтобы получилось в один год с Лефланом. Тогда не пришлось бы ждать и волноваться, что в Храме рассвета он встретит кого-то. Или родители найдут ему невесту, подходящую по рождению. И… что-то рано я успокоилась. Один… не один поцелуй, а я уже решила, что та самая, которая для него. Это еще ни о чем не говорит. Мы знакомы десять лет, почти одиннадцать, и не было между нами ничего, кроме дружбы, ни одного намека с его стороны. А последний год так совсем… Полгода Лефлан отдалялся, отгораживался от меня, я это чувствовала. Затем уехал и прислал три письма. Три письма за полгода. На что это похоже? Ни на что это не похоже. И больше всего не похоже на то, что он ко мне что-то чувствует. Правда, сегодня пришел, чтобы сюда привести. Но это тоже могло быть просто по-дружески, а то, что здесь… Это место такое. Просто такое место. Остров. Почему остров? Неважно. Просто остров. Он на всех, наверное, так действует. И я не родилась на год раньше, а Леф не обязан ждать еще год. Он совсем не обязан ждать меня. И ему об этом надо было сказать. Только я не могла, настроение от таких мыслей совсем испортилось, а воротничок давил и мешал говорить.
Изменение настроения Лефлан уловил сразу и причину понял сразу. Поднял мое лицо, чтобы глаза видеть, в которых опять слезы откуда-то взялись, он их смахнул и сказал тихо и твердо, как умеет говорить только он:
— Не надейся. В Храм я тебя сам отведу.
— Правда? Ой… Леф… Это… А если…
Мне хотелось спросить главное. Это значит, что я ему не просто друг? Что он меня… Но даже в мыслях произнести заветное слово было страшно. Потому что тогда я поверю, что это так, а если оно окажется не так… Страшно. И Храм…
По древнему преданию, если те, кому суждено быть вместе, станут перед алтарем солнца, то первый рассветный луч сам соединит их связующей нитью, ее принесет огненная птица энджур. Если когда-то это не было сказкой, то давно уже стало ей, огненных птиц никто в Мелонте не видел и верили в них, пусть так, слегка, лишь в Тугдоланте. И обычай сохранился лишь в Тугдоланте. Собравшиеся связать свои судьбы приходили в Храм рассвета, становились к алтарю и ждали появления солнца, энджур, конечно не прилетал, и солнечный луч не всегда высвечивал их руки, а нить повязывала жрица, если они оба и их родители были согласны, однако, традиция соблюдалась. И обязанность для юношей и девушек, проживших свое восемнадцатилетие, посещать Храма раз в неделю соблюдалась неукоснительно. Провести в нем нужно было не меньше часа, прийти до рассвета, подумать о своем будущем, посмотреть на других пришедших и, возможно, найти свою пару. А для влюбленных был шанс самим стать к алтарю, без согласия родителей, но в этом случае нить связывала их руки, только если выполнялось главное условие — солнце их освещало одним общим лучом, что случалось не так уж часто. Для таких пар был второй алтарь, с совсем узким окошком над ним.
— «Если» может быть только одно: ты передумаешь. Найдешь себе…
— Леф! Вот ты… Лефлан Ют-Раш, я тебя люблю! — нельзя признаваться в любви от возмущения и, вообще, девушкам нельзя признаваться первыми, это неприлично, но ведь вывел же! И все равно неприлично и требует заглаживания неловкости. — Леф, прости… Я знаю, это… неправильно… так нельзя…
— Абсолютно неправильно, — он согласился так невозмутимо, что я совсем затосковала. — Нельзя такие признания делать так официально. Вайралада Эргон, ты меня разочаровала.
— Совсем? — неуверенно осведомилась я, не до конца понимая, шутит он или всерьез.
— Совсем, — он, напротив, подтвердил это совершенно уверенно. — Исправляйся.
— Как?
— Вот так.
Я исправилась, чуть отдышавшись после нового поцелую и прошептав:
— Я люблю тебя, Леф! Давно люблю. Всегда люблю.
И получила самую дорогую награду из возможных, тихое:
— Чтобы понять это, мне нужно было чуть не потерять тебя. Оказалось, без тебя все не так, Вайра.
Я почему-то думала, что Лефлан назовет меня малявкой, как раньше, он не назвал, а я так соскучилась по этому прозвищу… Или Леф так и не простил, что я отказалась уйти из школы?