У рассвета цвет заката.Книга 1
Шрифт:
Два круга игры на нервах Лефлана. Перед самыми тяжелыми боями. Откуда бы ни приходили сведения, они не ошибались. Леф был там, за стенами городов, в окопах Тугдоланта… Все пятнадцать раз. Я это знала, чувствовала. Я не знала, чего хочу сильнее: увидеть его хоть на мгновение или почувствовать, что он не там и не видит меня. Что ему не больно видеть меня.
Поверить, что сейчас обойдется… Глупо. Чарондол был слишком важен. Не верила. Надеялась.
Генерал разговор о Лефлане свернул не по-хорошему быстро, верная примета еще какой-то замысленной гадости, перешел к делам текущим.
— Свое животное впредь можете оставлять дома, служба охраны получит соответствующие распоряжения. Второй отдел будет работать при Вас. Периодичность я им назначу, обеспечите доступ. Барьер после распада возобновлять запрещаю. Это на перевод, — две тонкие папки легли на стол. — Потом сводный отчет по прошедшим переговорам и на сегодня все. Двух часов Вам хватит, — о времени он не спрашивал, назначал, уже без недавней благостности, видимо, лимит ее исчерпался. — Капрал Стевнив доволен вчерашней экскурсией? По какой причине она была прервана?
— Приступ мигрени. Вам известно, что айши плохо переносят…
— Мне известно, что воевать им это не мешает. Вы не ответили на вопрос. Капрал Стевнив доволен вашей прогулкой?
— Недовольства не выражал. Вечером мы ее продолжили. Генерал Сурдив, Ваш приказ выполнен, но я еще раз прошу оградить меня от притязаний капрала второго круга Стевнива.
— Нет.
— Но почему?
Задавать этот вопрос не стоило, еще и на фоне исчерпавшегося лимита, но у меня, похоже, лимит срывов не закончился и этот лег в общую череду.
— Не от меня зависит. Ступайте работать, майор Эргон.
Если капрал недовольства не выражал, то из генерала оно волной выплеснулось, до вздувшихся на висках жил и с размаху опустившейся на крышку стола руки. Понятно, в общем. Для амбициозного Сурдива, второго, а в период войны едва ли не первого лица империи, признать, что он вынужден терпеть прихоти какого-то недоумка из-за трепетного отношения Тиринеха Искорийского к отдельным родственникам, серьезный удар по самолюбию. Удивительно, что вообще признал. Да еще в такое время, в какое отыграться на мне не сможет. Выгорания побоится и для возведения в новый чин я ему нужна в идеальном состоянии, пышущая здоровьем и довольная жизнью.
И все же дразнить его дальше не стоило. Я подхватила папки, удалилась в свой кабинет. Переводить обгоревшие по краям листы донесений тугдолантского лейтенанта, командира роты, защищавшей крепость Оштарина, и корректировать сведения из них, и просто переводить переписку о поставках золотоносной руды из Краетола в Вимптлех. Вносить в сводную ведомость договора с орками и вытряхивать из «очага» обиженно сопящей зеленокожей всякую канцелярскую мелочь, успевшую перекочевать туда за время моего общения с Сурдивом.
Ровно в срок я отчиталась о выполнении задания, уточнила, что мой рабочий день окончен, и поставила генерала в известность о своем намерении посетить магазин одежды и переодеть свою подопечную во что-то более приличное.
— Идите, иси Эргон, — разрешил он, не отрываясь от бумаг. — Завтра в одиннадцать дополуденных без мигреней и в парадном мундире. Все ясно?
Все было ясно и все было хлитово. Абсолютно хлитово. Второй выход в город я вчера затеяла для исправления ошибок первого. С новыми шифровками, отменяющими запрос о помощи и предупреждающими, что агент Сон на прямую связь выйти не сможет. Шесть часов разницы между выходами и маячок у сквера. С такой скоростью ответы приходили крайне редко. До степени никогда. Теперь пришел. «Седьмой день второго зимовея. Полдень. М-три-шесть-Д-шесть-девять. Сектор четыре. Блокировка входа».
С начала языкового коллапса цифры из числительных в любой переписке исчезли, они были едины и перевода не требовали, поэтому все только словами. Везде, включая скользящие кодировки. На пятницу седьмого: М-три-шесть — отвлекающий маневр, Д-шесть-девять — локальный бой. План, недалеко ушедший от безумства. И все могло получиться. Риск на пределе, да. Но если будут работать айши… Они смогут уйти. Что-то громкое и буйное в четвертом секторе, на центральной площади, оттягивающее на себя внимание, и в ресторане останется только стандартная охрана. И кто-то, кто снимет блокирующие заклинания со входа. Могло. Только входы никто не разблокирует, это можно сделать лишь изнутри. Я бы нашла способ попасть в ресторан в нужное время, но я буду под Чарондолом, стоять и улыбаться, принимая из рук Сурдива новые ранговые шнуры.
Проверить забрали ли третью шифровку с предупреждением, я не смогла. Приказ генерала: дом не покидать, отдыхать. «Нюхачи» Тибикса исполнение приказа проконтролировали со всей ответственностью, отыгрывались за барьер. Не выпустили даже во двор. Ылхе, на очередное «Рына убьют», я велела идти спать. Вместо сна зеленокожая убрела на второй этаж и через несколько минут оттуда донесся не вой, но нечто настолько заунывно-тоскливое, что прекращать это я рванула бегом. Ылха сидела посреди комнаты, раскачивалась и выводила этот кошмар. Заунывно-тоскливое оказалось прощальной песней для Рына. Я подумала и прекращать ничего не стала, поставила «тихий» щит и ушла. Она имела право проститься с единственным, кого считала другом. А я имела право не заботиться о его врагах, пусть слушают.
Из окон, выходивших на ресторан, лиц было не разглядеть. И незачем. Я и так знала, как выглядят морды за столиками в добровольной части, не раз видела. И глаза тех, кто попал в часть обязательную, видела. Я смотрела не на них. На единственную фигуру в ярко освещенном офицерском блоке. Райнар стоял. Второй день. Завтра его могли бы спасти. Теперь неизвестно.
Нервы у отдела удаленного слежения оказались куда слабее моих, а казалось бы — спецы, профи, ко всякому должны быть приучены. Видимо, прощальные песни орков в состав «всякого» не входили. Не прошло и двух часов, как полыхнул барьер, пока предупредительно. Дурное состояние срыва с сопутствующей ему мелкой мстительностью, неумной, удовлетворения не приносящей, но упорно прорывающейся, расставаться со мной не хотели, потому еще полчаса я «спала» и настойчиво изъявляемого желания войти в дом не слышала. А после, под несмолкаемый аккомпанемент Ылхи, расписывала нервным спецам второго отдела великолепные перспективы наслаждаться ее пением не менее девяти ближайших дней, как положено по орочьей традиции.
Традиция была реальная, выбранная из известных мне, как самая подходящая, пусть и привязанная к противоположному событию, и на ходу адаптированная под ситуацию. Горестные песни каждый год пели женщины, подарившие племени вместо сына-воина никчемную дочь. По дню за каждый прожитый год, пока не станет взрослой, примерно лет до двенадцати. У зеленокожей изгнанницы родительница в зоне доступа отсутствовала, а традиции орки исполняли неукоснительно. Вот и пела она сама. Такая версия мне самой нравилась больше, чем настоящая. Бессмысленное самоуспокоение, но… От прощальной песни по живому Райну мне было не по себе.