Уайтбол
Шрифт:
— Посещение публичного дома за счет устроителей.
Судя по тону, кэп, наконец, расслабился. Или — перешел стрессовую границу. Что, самому было легче бродить в муравейнике? Сомневаюсь. Я-то хоть не первый сюда попал.
— Гыыы… может, он мне покажет, как это нужно делать?.. Нет, облом. Стоит, ждет.
Уставшая от напряжения группа контроля рассмеялась. На меня тоже накатило веселье:
— Не, не буду. Лучше в следующий раз приятелей приведу.
— Отставить базар!..
Это подействовало отрезвляюще. Подумалось: а ведь можно и так. Усыпить страх. Потом — усыпить осторожность. Потом — просто усыпить… где-нибудь на камушке… в зале с едой или «девками»… и — привет. Никаких жертвенников. Никаких скальпов. Это живой дом и впрямь окажется брюхом. Переварит, и все дела.
Эйфория — страшная штука. Даже в земном экстриме. Главное — откуда взялась?..
Хозяин будто почувствовал перемену моего настроения. Как бы… пожал плечами? Пополз на выход. Сорвалось?
Или я опять чего-то не понял?
Может, мы, земляне, неуязвимы для их обработки — по крайней мере, мгновенной?
Или не замышлялось ничего плохого, все это — моя паранойя? Страх и подавленное состояние — частое следствие эйфории.
Надо будет капитана спросить, он с ними целый день просидел. Что чувствовал-то?..
— Митька, ты где, мать твою?
— У входа, кэп.
Снова тройные вспышки. Чего они все-таки хотят?
Страх ушел — обернулся таким же мороком, как давешнее припадочное веселье. Думать надо. Вернуться на корабль, посоветоваться с умными людьми, расколоть капитана. Одна дурная башка хуже, чем несколько, пусть таких же дурных.
Однако перемену я все-таки почувствовал: муравейник стал мне небезразличен. То есть, он и раньше был небезразличен, но раньше это как бы постороннее… а теперь как бы…
— Что дальше делать, Христо?
— Возвращайся.
— Прямо так и уйти? Они же от меня чего-то хотят.
— Ну, поблагодари их за экскурсию, если сумеешь.
— Попробую…
— Что ты собрался делать?!
— Уже сделал. Дотронулся до своего гида. Пусть думает: пытался что-то сказать, но поскольку — глухонемой, то ничего не вышло.
— Все, теперь возвращайся.
— Возвращаюсь.
Я развернулся и побрел в сторону «Стрижа». Состояние было такое, будто на меня свалился целый десяток земных «g». Усталость, апатия и — какая-то странная грусть.
Пока шел — понял, почему кэп две недели назад угнал вездеход и подался к циклопам.
Пусть в первое посещение он испытывал шок, а не эйфорию вперемежку с паранойей, как я только что. Все это — его шок и мои настроенческие закидоны — легко объяснимо: когда человек неожиданно для себя раскрывается, он уязвим втройне… Пусть кэп был десять раз не прав, поддавшись импульсу. Пусть он и сейчас ошибается, и циклопы — все-таки враги… пусть и я ошибаюсь тоже.
Я понял, что он почувствовал тогда. Муравейник никого не считает чужим. И это совсем не зависит от личности посетителя. Это зависит исключительно от хозяев… даже не так. От каких-то законов, которым подчиняются хозяева.
Каждый, сюда входящий, становится причастным.
Так же как, появляясь на свет, человек становится причастным миру. До самой смерти тебе никуда не деться от своего мира. В одну реку дважды не войдешь.
Эмпаты [9] , блин…
В «Стриже» меж тем шло бурное обсуждение моего эксперимента.
— …У меня шальная версия появилась. Чужие предлагают нам поселиться в этом муравейнике.
— Поселиться? Нам?..
— Наш-то муравейник метеоритом накрыло.
9
Эмпатия — чуткость, легкость настройки на чужую эмоциональную волну, способность к сопереживанию.
— Так может, они знали про метеорит. Купол «перепрыгнуть» в безопасное место хотели.
— А что? Сначала от протечек замазали…
— Они, небось, метеорит и ждали, а мы их еще сбили с толку, летая над головой.
— Будете смеяться, но, похоже, эти аграрно-патриархальные улитки воспринимают нас, как братьев меньших.
— Или — как возможную добычу…
Христо молчал. На обе реплики откликнулся штурман:
— А мы и есть братья меньшие. Или — добыча. Подумаешь — аграрные. Зато телепортируются, куда хотят. У них — заточенный на все случаи жизни плацдарм и абсолютный иммунитет. Назови хоть одно земное достижение такого уровня.
— Да я ничего. Просто не ожидалось, что крутая раса окажется такой… слаботехногенной.
— Ладно, — вздохнул Христо. — Пора возвращаться на корабль. Надо думать, Розовский и теперь найдет аргументы в доказательство коварства потенциального противника.
— Черт с ним, с Розовским. Все что угодно можно квалифицировать как проявление коварства.
— А чего вы хотите? Еще у Льва Толстого было: «Мы ненавидим за то зло, которое мы же и сделали». В расчет идут не реальные поступки слизней, а их предполагаемая реакция на наши безобразия.
— Не по делу развеселились, — произнес штурман. — Циклопы Митьку не убили? Потому — свои в доску ребята, так, по-вашему? Они не свои. Они — чужая раса, и этим все сказано.
— Эмпатия, — буркнул я себе под нос, но все почему-то услышали.
— О чем ты? — спросил Христо.
— Муравейник вызывает эмпатию. Они не друзья и не враги. И вообще не раса. Они — мир. Как Земля. Земля может накормить или убить, но не от любви и не по злобе. От природы. Мир можно любить или ненавидеть, но нельзя оставаться непричастным. Не получится. Отгородиться от него могут разве что серьезно больные, аутичные люди. Они — вне мира. Остальные — внутри.
— Перегулял Митька. Отдыхать пора, — констатировал второй пилот. Ребята засмеялись.
Кэп промолчал, посмотрел на меня с интересом. Смех тут же затих. Все расползлись по местам.
«Стриж» поднялся и взял курс на корабль.
После того похода в муравейник со мной произошла занятная вещь. Мое альтер эго перестало быть абстракцией. Иногда в минуты релакса я ощущал незримое присутствие двойника. Двойник ничего не делал, но благодаря ему я имел возможность увидеть родной мир как бы глазами стороннего наблюдателя.