Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
узреть предмет моей любви. Этот поразительный результат его присутствия
мог бы убедить его, что рассудок никогда не покидал меня, если бы бурная
радость моих бедных служанок при виде такой неожиданной перемены не
была столь искренней и неподдельной. Они упросили Эссекса дать мне время
укрепиться в возвратившейся способности чувствовать и мыслить, прежде
чем эти чувства и мысли вновь обратятся к нему, и всю страсть, все планы,
что теснились в
и молчаливыми знаками нежности.
Алисия, бывшая в течение многих лет моей любимой служанкой, поведала
Эссексу (когда он, вняв уговорам, удалился и оставил меня отдыхать) о
жестоком и несправедливом завещании, которое, сделав меня пожизненной
пленницей, вызвало этот ужасный возврат болезни. Его гордость, всегда
пренебрегавшая осторожностью, а сейчас пренебрегшая и приличиями, побудила его
заявить семейству Арлингтон, что он скорее даст убить себя, чем допустит,
чтобы я вновь оказалась в их власти. Поставив у моих дверей самых верных из
своих слуг, с тем чтобы они не пропускали никого, кроме моих личных
служанок, он удалился в отведенные ему покои обдумать, как действовать дальше,
чтобы подвергнуть наименьшей опасности мой возвратившийся разум.
Алисия благоразумно распорядилась отворить мне кровь, после чего я
заснула глубоким и сладким сном, какого давно уже не знала. На следующее
утро я проснулась слабой, но с совершенно проясненным сознанием. Я
помнила, или воображала, что видела Эссекса; Алисия открыла мне правду и
пролила слезы радости, услышав от меня разумный ответ. Я уступила ее
просьбам отложить до послеполуденного часа встречу, столь радостную и
волнующую, послушно приняла от нее целебный настой и пищу, которую она для
меня принесла. Эти несколько часов удивительно укрепили мои силы, и наконец
мне дозволено было видеть великодушного возлюбленного, к которому
стремилась душа моя. Пока он в пылких клятвах изливал свою неугасимую
любовь и с нежной печалью взирал на разрушительный след, оставленный горем
и обманутыми надеждами на моем изможденном лице и в болезненной
худобе тела, я с удивлением видела, как щедро одарили его прошедшие годы:
нежный расцвет юности сменился в нем мужественной зрелостью, белая
кожа с тонким румянцем покрылась походным загаром, облик его, обретя силу,
не утратил изящества, взгляд был исполнен прежнего очарования и новой
властности, и он, казалось, обводя повелительным взором весь остальной
мир, обращал взор, полный нежного очарования, ко мне одной.
Ах, мужчина, счастливец мужчина, насколько благосклоннее к тебе
природа! Ты наделен научными знаниями, отвагой, тебе доступны дела и
занятия, неведомые утесняемой женщине. Из твоих различных жизненных
неудач всякий раз возникает бодрая, неувядающая надежда и незаметно
затягивает раны — те раны, что у слабых созданий неостановимо кровоточат,
истощая жизненные силы; а когда судьба, смягчившись, дарует тебе исполнение
желаний, с неомраченной радостью встречаешь ты дорогой ценою купленное
счастье, едва ощущая своей щекой холодную росу слез на щеке той, что
слишком поздно обрела возможность разделить твою судьбу.
Прошло несколько дней, прежде чем я отважилась на долгие беседы с
Эссексом, который все это время занимал меня разговорами о забавных и
незначительных предметах, в то же время строя свои планы на будущее. Видя, что
я сохраняю спокойное расположение духа, он наконец решился развернуть
передо мной весь грандиозный замысел, наполнявший его воображение.
— В неуклонном противостоянии моей воли силам судьбы, дорогая Элли-
нор, — начал он, — никогда, с минуты первой нашей встречи, не строил я ни
единого плана, который не включал бы вас, и тот, что я намерен теперь
открыть вам, с давних пор был моим излюбленным детищем. Соберитесь же с
силами, выслушайте, не удивляясь, и — если можете — одобрите его. Как
только я узнал, что низкие хитрости были пущены в ход, чтобы разлучить нас,
мне стало очевидно, что нам никогда не соединиться с согласия Елизаветы.
Но какими отличиями и благосклонностью я ни был бы ей обязан, здесь даже
ее власти я не признаю над собой. Не должности и блага, доставляемые ее
склонностью, дают гордость моей душе. Имея более прочную опору, душа
моя шла дорогою славы, и, смело могу сказать, слава эта придала
достоинство пристрастию королевы. Само же пристрастие, хотя и несообразное ее го-
дам и сану, было неизменным и великодушным, и потому я поклялся до
последнего дня жизни Елизаветы сохранять преданность ей во всем, кроме
жизни сердца, и хранить верность вассальной присяге, подчинив ей все, кроме
своего счастья. Трудно примирить обязанности и склонности, столь
противоположные, но, я думаю, вы согласитесь, что мне это удавалось.
Слепому пристрастию ко мне и своему вопиющему эгоизму королева
бесчестно принесла в жертву вашу юность, ваши надежды, ваше счастье, но она,
увы, забыла, что, поступая так, сделала их всецело моей заботой. Ни минуты