Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
на земле и — увы! — едва не дороже всего на небесах, упал мне на руки в
предсмертном содрогании. Лишь миг погибели всего сущего, в свой назначенный
срок, мог бы затмить собою потрясение этой минуты. Ужасно было и
смятение, охватившее этих негодяев при столь непредвиденном повороте событий.
Неверное пламя принесенного ими светильника слабо освещало любимые
мною черты. Последним усилием он поднес мою руку к губам и расстался с
жизнью у меня на груди.
Как
низвергнута с небес прямо в ад и потому, вместо рыданий и сетований,
погрузилась в ужасное безмолвие. Горе было слишком велико для слез и жалоб.
Неподвластная страху, я наконец в отчаянии призвала его убийц вновь
соединить тех, кого они разлучили. Я омочила грудь алой кровью, что струилась
еще из его груди, и молила Бога и людей положить конец моей жизни. Увы!
Тот, кто был средоточием моих надежд, страхов, забот и желаний, холодел
на глазах несчастной, обреченной пережить его. При появлении леди
Мортимер мое горе обратилось в исступленное безумие, и на много дней я обрела
избавление от мук.
Сознание озарило мою истерзанную душу, словно свет, мерцающий в
хаосе. Неясное воспоминание о том, кем я была раньше, возникло прежде
воспоминания о том, кто я сейчас. Я смутно узнала слабую руку, которой
отдернула в сторону полог. Я находилась в тесной келье, свет скупо сочился в нее
сквозь небольшое окно с цветными стеклами. Бессознательно мои губы
прошептали имя Лейстера... Тщетно... Лишь собственный голос коснулся моего
слуха, и одинокая темница, в которой я оказалась заключена, наполнила меня
таким могильным холодом, что даже закрыть глаза было хотя бы временным
облегчением. Мысли лихорадочно сменяли одна другую и вдруг, в один миг,
сложились в ужасную правду, сверкнувшую перед моим мысленным взором.
Словно я вновь была на роскошном ложе, из мирного приюта любви в
мгновение ока превратившемся в смертный одр, вновь ловила этот последний
взгляд, неизгладимо запечатлевшийся в памяти, вновь чувствовала, как
сердце мое холодеет вместе с кровью, потоками хлынувшей из его сердца. Я
рванулась в безумном отчаянии и, ломая руки, простонала его имя таким
душераздирающим голосом, что пробудилась приставленная ко мне изможденного
вида сиделка, спавшая у изножия моей постели на походной кровати,
которую я не сразу заметила. Торопливо подходя ко мне, она бормотала что-то,
мне непонятное.
— Боже! — воскликнула я, пораженная при виде ее облачения (мне
никогда еще не приходилось встречать монахинь). — Где я? Неужели в Убежище и
его прежние обитатели вышли из могилы, чтобы облегчить и скрасить мое
одиночество?
— Иисус-Мария! Неужели к бедняжке никогда не вернется рассудок? —
Она говорила на французском, который я понимала с большим трудом.
— Ах, нет, — продолжала я, сама отвечая на свой вопрос. — Этот роковой
для меня язык — подтверждение всех ужасных воспоминаний. Так ответь же
мне, ты, что причастна (не знаю почему) к моей судьбе: где, где мой супруг?
Быть может, то, что вспыхивает перед моим мысленным взором, лишь
порождение блуждающего в потемках разума, а супруг мой жив?
Она потупила взгляд, тихо промолвив:
— Да, бедное мое дитя, судя по этому вопросу, сознание вернулось к тебе.
— О, тщетная надежда! — вскричала я, заливаясь слезами и вновь перейдя
на свой родной язык. — Но, живой или мертвый, он — все, о чем я прошу.
Верните его, верните его мне! Дорогой моему сердцу, священный долг связывает
меня даже с его прахом. Отведите меня к его останкам — ведь они теперь все,
что у меня есть, — и позвольте без помехи плакать над ними.
Она пожала плечами в знак того, что не вполне понимает мой язык, и,
осенив себя крестом, предрекла мне вечную погибель, если я и далее буду
думать о еретике, который совратил меня с пути истинной веры и который
вследствие этого стал устрашающим примером возмездия. Она призвала
меня склониться перед Пресвятой Девой, которая столь милосердным
наказанием возвращает меня католической Церкви. Да, Лейстер, святой мученик, в
ослеплении своей нетерпимости она осмелилась назвать твою смерть
милосердным наказанием. Негодование бурными толчками погнало по моим жилам
кровь, до того, казалось, мертвенно застывшую от горя. Я дала выход всей
своей душевной муке; с яростным презрением отреклась я от ложной веры
своих предков, оплакала — слишком поздно — доверчивость, внушенную мне
моей собственной верой, прокляла жестокую и вероломную леди Мортимер и
потребовала вернуть мне свободу — все это с таким пылом, что монахини
были удивлены и растерянны. Увы, я поняла в ту же самую минуту по тому, как
увеличилось их число вокруг моей постели, что угрозы и мольбы будут оди-
наково тщетны. Мать настоятельница приблизилась и властным и
решительным голосом объявила мне, что леди Мортимер на правах родственницы
всецело доверила им заботу и попечение обо мне в надежде, что их
благочестивыми усилиями я вновь обрету рассудок и религиозные принципы и что