Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
несовершенства. В какую глубину отчаяния судьба ни погрузила бы нас, всегда
луч божественного света озарит слабую, бренную нашу оболочку, высветив и
возвысив ее страданья.
Пока взор мой с жадной, неутолимой нежностью был прикован к
новорожденному херувиму, пока я до боли в глазах всматривалась в детские
черты, отыскивая в них сходство с несравненной красотой отца, пока
воображение мое, пронизывая завесу будущего, соединяло все мыслимые совершенства
красоты
возродились и слились воедино в этом новом для меня чувстве. О надежда,
сладостная замена счастья! Золотые вспышки ее то и дело озаряют душу, как
свет озаряет мир Господень, пробуждая все живые законы бытия и даруя им
новую силу. Повинуясь ее властному зову, из темных, унылых могил своих
восстают угнетенные страданием сердца и, подобно цветам, отряхнув
тяжелую росу печали, медленно возвращаются к привычному существованию.
Тот, кто умудрен печальным жизненным опытом, уже не дерзает присвоить
себе безусловное право на драгоценный предмет своих желаний, но кротко
принимает дарованную ему радость, равно готовый насладиться ею и
смиренно от нее отказаться. К этому строю мыслей, который был порожден
мгновенно укоренившейся в душе моей материнской привязанностью, я пыталась
приобщить мою дорогую несчастную подругу. Увы, старания мои были
напрасны. Скорее удивленная тем, что я смогла найти утешение, чем склонная
принять его от меня, она постепенно утратила ко мне доверие, лишиться
которого мне было нелегко, и предалась холодному и угрюмому отчаянию,
разрушающему все моральные опоры. Скоро любые мольбы и доводы, обращаемые к
ней, стали бессильны. Порой, очнувшись от тайных мыслей, к которым я не
имела доступа, она горестным вздохом отклоняла мои увещевания, а
дальнейшие мольбы вызывали у нее явное отвращение. Время от времени она
вынуждена была покидать каюту (иначе, даже при моем нынешнем положении, мы
не смогли бы избавиться от незваных посетителей) и выслушивать
ненавистные ей речи беззастенчивого поклонника. Когда бедная девушка
возвращалась, мне часто казалось, что рассудок ее мутится: беспричинное
лихорадочное веселье внезапно сменялось мрачностью и отсутствующим видом. С
ужасом наблюдала я эти смены настроений, страшась той минуты, когда грубое
требование преследователя поставит ее перед роковым выбором. Увы! Страх
мой был не напрасен. Как-то вечером, после одного из таких разговоров, я за-
метила, что она встревожена сильнее обычного. Ни мои уговоры, ни
проливной дождь не могли заставить ее покинуть балкончик перед дверью каюты,
который она час за часом мерила усталыми шагами. Наконец ненадолго
задремав, я почти тут же пробудилась, когда она вошла в каюту. При свете
тусклого фонаря я видела, как она медленными, неверными шагами
приблизилась к последнему приюту лорда Лейстера. Опустившись на колени перед
гробом, заключившим в себе ее сокрушенное сердце, она прижала руки к
груди жестом безутешного горя. Спутанные белокурые волосы в беспорядке
рассыпались по ее плечам и груди, тяжелые от влаги полуночного дождя,
вздрагивая в такт биению сердца. В намокшем белом одеянии, складки которого
широко раскинулись по полу вокруг нее, она казалась столь совершенным
образом скорби, что я оцепенела. Я пыталась заговорить с ней, но лишь слабый
возглас вырвался у меня. Звук этот на мгновение нарушил ее каменную
неподвижность: она вздрогнула и огляделась по сторонам с той остротой
восприятия, которая сопутствует расстроенному воображению, затем с тяжелым
вздохом снова погрузилась в себя. С неистово бьющимся сердцем я
вскрикнула снова, я выговорила ее имя. Она приподнялась; губы ее шевельнулись,
словно пытаясь разорвать гнетущую тишину этой минуты, но она так и не
произнесла ни звука... Изумление, ужас, неподвижность смерти сковали меня.
Она поднялась одним легким движением, хотя все тело ее содрогалось от
любви и муки, и устремила пристальный и долгий взгляд на мое искаженное
горем лицо, потом торжественно подняла руку в знак последнего прощания и
выскользнула из каюты. Не в силах пошевелиться, я сквозь рев стихий
истерзанной душою различила ужасный всплеск, с которым она погрузилась в
морскую пучину. Нечто неописуемо, невыносимо давящее надвинулось на меня, и
сознание мое угасло.
Сколько миновало времени, прежде чем ленивая служанка пришла мне на
помощь, не знаю, но следующие один за другим припадки, сопровождаемые
опасными судорогами и изнурительной лихорадкой, казалось, в любую
минуту сулили мне, по воле Провидения, то избавление от страданий, которое моя
бедная Роз решилась обрести сама. Ее ли роковой пример, мои ли страдания
повлияли на моего мучителя, но его домогательства прекратились. В те
короткие промежутки, когда ко мне возвращалось сознание, он осуждал
собственное поведение, давал торжественные зароки отвезти меня на родину и
умолял бороться за свою жизнь, если не ради себя самой, то ради моей
дочери. Увы, дитя мое! Когда я вновь ощутила на своей щеке твое нежное