Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
пронзительный и ужасный. За ним последовал всезаглушающий,
громоподобный рев мятежа. Смертельная бледность покрыла лицо моего бесчеловечного
мучителя, который, как и его сотоварищи, тщетно озирался по сторонам,
ища, чем защитить себя. Движимые отчаянием, они ринулись было к выходу,
но тут же были сметены толпой разъяренных рабов. При виде свирепых лиц
и окровавленных рук я лишилась сознания, но, словно повинуясь высшему
повелению, очнулась в тот
последний, смертоносный удар и он, шатаясь, сделал несколько неверных шагов и с
предсмертным стоном рухнул на гроб лорда Лейстера, так небывало, так
незабываемо отмщенного. Окруженная вакханалией смерти во всех ее
чудовищных формах, я всякую минуту ожидала собственной погибели, которая,
несомненно, настигла бы меня, если бы не заступничество некоего испанца,
причастного к заговору рабов: тронутый моей женской слабостью и
нанесенными мне обидами, он с рыцарственностью, присущей этой нации, защитил
меня и отвел к месту общего сбора, заверив, что там я буду в безопасности.
Окаменев от ужаса, я смотрела, как разъяренные рабы носятся взад и вперед,
сваливая в свои хижины груды залитой кровью добычи, которую новые
убийства ежеминутно множили. Собрав вместе все, что считали разумным
сберечь, они стали нагружать это на лошадей и друг на друга, торопясь скрыться
в лесной чаще, через которую узкие тропы вели в недоступные укрытия в
горах. Моя дальнейшая судьба вызвала много споров на непонятном мне языке.
Не раз поднятые для удара руки и налитые кровью глаза сулили мне смерть,
но заступничество великодушного Эмануэля неизменно отводило от меня
удар. Возможно, однако, его искреннего участия ко мне оказалось бы
недостаточно, если бы один из рабов, которого все называли Эймор, внезапно не
встал на мою защиту. Он был одним из предводителей мятежа, и его решение
положило конец всяким спорам. Лошадей было так мало, что Эмануэль смог
раздобыть одну для меня, лишь отдав сотоварищам свою долю добычи,
которую ему предстояло везти.
Ярость между тем стала уступать место страху, и сознание вины
побуждало мятежников поспешить с отъездом. В путь тронулись около полуночи. В
молчании, ошеломленная и подавленная, я размышляла над этой чередой
ужасных событий, стараясь не выходить мыслью за пределы настоящей
минуты и даже не отваживаясь заглянуть в будущее. Дикие, неизвестные мне
люди, в ком притеснения их убитого хозяина выжгли все человеческие чувства,
уводили меня и мое дитя в неволю через страну, столь же дикую и
неизвестную мне; я находилась в полной власти двух новообретенных покровителей, и
безопасность моя зависела от того, насколько ревниво они караулят друг
друга, — как внезапно и странно переменилась моя судьба! Однако я смирилась
душой перед той силой, которая, со столь примерной справедливостью пока-
рав Мортимера, избавила меня от него, и полагала, что всякое иное несчастье
не так велико, как несчастье стать его венчанной женой, ибо это несчастье
могла исправить только смерть.
Мы не прошли и малой части своего опасного пути, когда клубящиеся
облака над нами окрасились в багровый цвет и моих спутников охватил ужас,
неотделимый от чувства вины. Хотя ими и были приняты все мыслимые
предосторожности, чтобы скрыть следы разгрома на покидаемой плантации до
тех пор, пока сами они не окажутся вне досягаемости, от одной незамеченной
и непогашенной искры разгорелся пожар и, перекидываясь с одного строения
на другое, охватил богатые, хотя и разграбленные, владения Мортимера
единой стеною пламени. Это зрелище вызвало мрачные опасения у беглецов на
ночной дороге; мне же оно напомнило о том, что было моей душе ближе и
мучительнее. Слезы безмолвно и печально струились по моим щекам, когда я
думала о том, что все богатство недостойного соперника стало погребальным
костром лорда Лейстера. «Прощай, прощай надолго! — взывала моя
угнетенная горем душа. — О, безмерно любимый! О, беспощадно отмщенный! Какая
бы судьба ни ждала твою несчастную вдову, позволь ей смиренно
повиноваться воле Господа, даровавшего тебе торжество такого погребения!.. Увы!
Пройдет лишь несколько часов — и ничто не будет напоминать о твоем
существовании, кроме бедного младенца, который тихо вздрагивает в лад биению
материнского сердца. Ничья верная рука не отделит пепел оскорбителя от пепла
оскорбленного. И все же не надо жалоб, ибо по закону Всевышнего ужасен
будет суд над душами, которые в эту страшную минуту покидают свою
телесную оболочку».
Я обратилась к Эмануэлю, по-прежнему шагавшему рядом со мной, и
попросила его объяснить мне причины произошедшего мятежа и чем
отличаются его побуждения от побуждений его сотоварищей.
— Побуждения рабов, — ответил мой великодушный заступник, — подобны
их природе — дики и разнообразны, мои же просты: справедливость и
любовь. Тиран Мортимер, о чьей судьбе не заплачет ни одно живое существо,
утвердился на этом острове благодаря не только благосклонности Филиппа