Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
Вскоре я привыкла время от времени расставаться с дочерью, а потом
получать ее назад, и всякий раз она приносила с собой какой-нибудь небольшой
подарок, способствующий моему здоровью или комфорту. Наша благодетель-
ница к тому же неизменно выбирала для встреч такое место, где дочь
оставалась бы у меня на глазах, словно она желала доставить удовольствие не
только себе, но и мне, что ей, несомненно, удавалось. Я видела, вопреки року,
тяготеющему над моей несчастной
судьбе дочери, позволившее мне надеяться на благоприятную перемену в
будущем (быть может, недалеком), а в томительное время ожидания дары,
несущие здоровье и удобства, изливались щедрым потоком на дочь, а через нее —
на измученную мать.
Порой проходили недели и даже месяцы, а за моей дочерью не
присылали, из чего я заключила, что некто, наделенный еще большим могуществом,
властен над поступками дружественно расположенной к нам негритянки.
Благодеяния, однако, и при этом не прекращались: прекрасные фрукты,
менее грубая пища, более привлекательная одежда и более заботливая
прислуга. Иногда я удивлялась тому, что эта женщина, столь великодушно
облегчающая наши страдания, ни разу не пожелала узнать их причину, но, наученная
печальным опытом ни о ком не судить поспешно, я все же утешала себя
надеждой на будущее избавление, которое, как я считала, в худшем случае
лишь откладывается до тех времен, когда я смогу передать своей дочери всю
печальную повесть событий, ввергших нас в несправедливое заточение.
Со временем я узнала от своей милой Марии, чья речь уже сделалась
ясной и отчетливой, что нашу благодетельницу зовут Анана, и с тех пор,
вознося молитву, я никогда не забывала помянуть в ней это имя (как ни язычески
оно звучало).
Полное невежество, в котором пребывал разум моей дочери, пугало и
удручало меня. Лишенная книг, я не знала, чем заменить их, и могла лишь,
жертвуя методом обучения ради его принципов, постараться запечатлеть в ее
податливом детском разуме те религиозные и нравственные правила,
которые сохранились в моем. Я пыталась дать ей представление о природе и
внешнем виде книг. Каждый день я заставляла ее сотню раз повторять это
слово и наказывала непременно повторить его Анане, как только они
встретятся. Но так или иначе, почти до восьмилетнего возраста я не имела
возможности предоставить ей пользу, а себе отдохновение, даруемое чтением.
За этими невинными и счастливыми занятиями я в один прекрасный день
увидела, как распахнулась дверь моей тюрьмы, и встреча, столь давно
желанная, была дарована мне. Вошла Анана, облаченная в траур. Я бессвязно
выразила приличествующие этой минуте благодарность и сочувствие. На ломаном
французском языке добрая Анана объявила, что пришла утешить меня.
Обрадованная тем, что могу объясниться с ней, я коротко рассказала ей свою
историю, из которой, судя по ее выражению полной безмятежности, она не
поняла и половины. С большим трудом я уразумела из ее слов, что дон Педро
де Сильва, неправедный губернатор, заточивший меня без суда и следствия,
скончался; что она в продолжение нескольких лет была его фавориткой и
пользовалась влиянием, которое давало ее положение, для того чтобы
следовать своей привязанности к моей малютке и облегчать мое заточение; что в ее
власти было всегда навещать меня в тюрьме, как сейчас, но, не зная за мной
никаких преступлений, уверенная, что если я сумею снять с себя подозрения,
то она горячо примет мою сторону (быть может, к неудовольствию своего
покровителя, которого будет вынуждена тогда презирать), Анана, как подобает
жене, воздержалась от проявления великодушного интереса и
довольствовалась тем, что одаривала нас знаками привязанности, которые не наносили бы
ущерба власти губернатора и не умаляли ее собственных прав. И наконец,
она поведала, что с его смертью не стало единственного человека, который
мог препятствовать ее наклонностям, и так как он завещал ей значительную
долю своего богатства, то часть его она употребила на то, чтобы добиться у
нового губернатора отмены моего приговора, и теперь, получив желаемое,
пришла сообщить мне, что я вольна возвратиться в Европу и что для этого
путешествия она дружески предоставит мне средства, слуг и свое общество, так
как намерена навсегда покинуть страну, к которой ее более ничто не
привязывает, и в другой искать покровительства, руководства в вере и покоя.
Пока она говорила, я не раз готова была лишиться чувств. Я заставила ее
многократно повторить невероятную, радостную весть о том, что я свободна.
И только когда появились ее рабы, чтобы унести меня из печальной темницы,
которую еще вчера я полагала своей будущей могилой, подтвердилось это
ошеломляющее известие. Но когда я действительно оказалась на воле, когда
я увидела сияющее красками небо над головой, зеленую траву под ногами,
когда обоняния моего коснулся ласкающий аромат полузабытых цветов, а
слух благодарно наполнился звуками голосов, меня приветствующих, — как
не скончалась я от бури разнообразных чувств, воскресших в сердце моем в
этот счастливый миг? Я обратилась к Тому, кто даровал мне радость этих