Убежище
Шрифт:
Вообще говоря, существование между ними такой сильной связи даже удивительно, ведь Миа с трех лет росла в семье сестры матери Аделаиды и ее мужа Обри. Они жили в Наханте, на крошечном островке к северу от Бостона, который соединяла с материком шоссейная дорога. Девочка виделась с матерью только во время Рождества, когда та приезжала в гости, или летом, когда мать забирала ее с собой на раскопки.
Вскоре после рождения девочки в Багдаде Эвелин поняла: растить ее в этой стране будет чрезвычайно тяжело. На Ближнем Востоке относились недоброжелательно, мягко говоря, к одинокой матери, да и политическая ситуация оставляла желать лучшего. Миа исполнился годик,
В Египте Эвелин встретили с распростертыми объятиями и сразу предложили огромное жалованье. Проблему представляли школы и система здравоохранения. Первый год жизни в Египте Эвелин разрывалась между работой и домом, пытаясь обеспечить дочке нормальные условия жизни, хотя и отдавала себе отчет: рано или поздно ей придется что-то предпринимать. Но когда в стране разразилась эпидемия холеры, Эвелин поняла: трехлетняя девочка подвергается смертельной опасности. Медицина находилась в ужасающем состоянии, каждый день умирали сотни детей, и Эвелин обязана была перевезти Миа в более надежное и спокойное место.
Эвелин не допускала и мысли, чтобы навсегда уехать с Ближнего Востока. Ее сестра Аделаида поставила ее перед трудным выбором. У нее с мужем был только один ребенок, девочка пятью годами старше Миа. Супруги страстно мечтали завести еще одного ребенка, но в результате осложнений после родов у Аделаиды больше не могло быть детей. Когда в тот год Эвелин приехала к ним на Рождество, они как раз подумывали взять ребенка из детского дома. И однажды вечером, сидя с сестрой перед окном и любуясь на пушистый снег, засыпавший пляж перед домом, Аделаида решилась и попросила сестру доверить ей воспитание Миа. Они были заботливыми и обеспеченными супругами — оба преподавали в колледже, — и Эвелин знала: в их семье Миа обретет любовь, покой и уют.
Супруги сдержали свое слово, и их дом стал для Миа родным. Она посещала колледж и, как это часто происходит, повзрослев, отдалилась от матери.
И тут вдруг подвернулся финикийский проект.
Исследование ДНК, чем занималась Миа, тесно связано с изучением древних скелетов историками и археологами. В проекте участвовали двое местных специалистов по истории финикийцев, но большую часть необходимых сведений она черпала у Эвелин. Так что с первого дня ее пребывания в Бейруте между ними установились прочные взаимоотношения, характерные скорее для друзей, чем для матери с дочерью.
Миа и рада была бы придать этим отношениям более теплый, родственный характер, но мать оказалась заядлым трудоголиком. И хотя Эвелин проявляла к жизни окружающих свойственный исследователю пытливый интерес, по характеру она оставалась довольно сдержанной и замкнутой. Миа унаследована от матери привлекательную внешность, но была куда более открытой и доверчивой — на взгляд Эвелин, даже чересчур доверчивой. И поначалу Миа нашла мать слишком сухой и отчужденной и решила, что если между ними сложатся хорошие деловые отношения, то и это уже хорошо. Но после нескольких поездок в районы отдаленных раскопок и пары ужинов с аракой в горных хижинах, Миа с радостным удивлением обнаружила — в деловитом и расчетливом экскаваторе, какой представлялась ей Эвелин Бишоп, бьется горячее сердце.
И сейчас это горячее человеческое сердце по неизвестным причинам преследовали какие-то люди.
Стараясь успокоиться, Миа сосредоточила взгляд на дороге. На какое-то мгновение она потеряла «мерс» из вида, затем он вновь появился впереди, отделенный от нее несколькими машинами, среди которых первым за ним следовал черный «БМВ».
Такси Эвелин обогнуло Ринг и направилось в сторону центра. Власти не жалели средств на восстановление разрушенного за время гражданской войны сердца старого города, и теперь в нем на каждом шагу встречались торговые пассажи и рестораны. «Мерседес» и «БМВ» мчались по улицам, как вдруг такси Миа застряло в плотном потоке на перекрестке, где скопились машины, двигавшиеся в трех разных направлениях, и она оказалась отрезанной от матери.
Миа как безумная умоляла и понукала водителя, который с трудом выбирался из пробки, задевая бампером другие машины. Сопровождаемые проклятиями и угрозами, они с трудом выбрались на свободную дорогу.
Однако по мере приближения к пешеходной зоне движение становилось еще более плотным, и им пришлось сбавить скорость. Миа увидела, как примерно в ста ярдах впереди Эвелин вышла из такси и пропала в толпе.
— Вон там, это она! — возбужденно закричала она, но тут же сникла, сообразив, что стоит в пробке. Между ней и Эвелин простиралось целое море крыш застопоренных машин, остановленных одним-единственным регулировщиком с внешностью библейского Моисея, в то время как с обеих сторон поперечной улицы хлынули сотни машин.
Миа пыталась найти просвет, куда они могли бы прорваться, и вдруг увидела, как андроид и его приятели вылезают из «БМВ», застрявшего в той же пробке, и протискиваются между машинами, направляясь следом за Эвелин. Вокруг кишели толпы людей — из-за страшного зноя здесь принято обедать в девять, а то и позже, а в такой мягкий октябрьский вечер все устремлялись в пешеходную зону с множеством ресторанов, открытых почти до утра. Миа оказалась перед необходимостью срочно принять решение. Одно дело — догонять Эвелин, находясь в относительной безопасности салона автомобиля, пусть и с довольно бестолковым водителем. И совершенно другое — догнать мать пешком и, возможно, привлечь к себе внимание ее преследователей.
Но могла ли она раздумывать?
Сунув водителю десять долларов — американские доллары являлись в Бейруте самой предпочтительной валютой, — Миа с отчаянно бьющимся сердцем выскочила из такси и стала зигзагами пробираться между вплотную стоящими машинами, надеясь, что дурное предчувствие ее обмануло, и лихорадочно соображая, как быть, если оно окажется верным.
Глава 6
С самого появления Фаруха в Забкине у Эвелин буквально голова пухла от множества вопросов. Верный своему слову, нервно затягиваясь сигаретой, он уже ждал ее у башни с часами, находившейся в центре на площади Этуаль.
Этой башне возрастом больше ста лет суждено было стать свидетелем жестокой гражданской войны, и она чудом уцелела, хотя стояла на печально известной Зеленой линии, отделявшей Западный Бейрут от Восточного. Почти пятнадцать лет ушло на то, чтобы тщательно восстановить каждый зубец замечательного образца турецкого зодчества, и вот она возвышается над городом, где вновь бурлят злоба и ненависть. На башне трепещут ливанские государственные флаги и транспаранты с антивоенными лозунгами, а ее фундамент покрывают граффити, изображающие ужасы недавней бойни.