Убить генерала
Шрифт:
Позор...
Это слово прокатилось и заглохло вместе с последним медным раскатом духового оркестра, проехалось под ногами чернопиджачной свиты, заметалось под колесами лимузина и бронированных джипов сопровождения. Эскорт президента вырулил с бетона аэропорта, чтобы на высокой скорости пронестись пятьдесят километров до города. Но за минуту до того, как колеса «Мерседесов» зашуршали по трассе М-5, генерал принял звонок по секретному телефону.
Александр Семенович сидел на заднем сиденье джипа и не отрывал взгляда от патрульных машин, несшихся в авангарде кортежа. На переднем сиденье сидел стрелок, вооруженный автоматической штурмовой винтовкой. Водитель джипа был заряжен протаранить любой транспорт, оказавшийся на пути следования президентского эскорта. За лимузином неотрывно следовал представительский «Мерседес» с бойцами спецназа Службы, вооруженными, кроме обычного стрелкового оружия, гранатометами.
Находясь на привычном месте, генерал тем не менее ощутил дискомфорт. Все попытки объяснить охватившее его смятение ни к чему не привели. Устал, пришла привычная отговорка.
На связь выходил полковник Терехин. Которого стоило послать подальше. «Как он там себя нахваливал? — припоминал генерал. — Ловчий по натуре? Время от времени вспоминающий басни?»
«Два одиночки, — пришли мысли из прошлого. — Кто кого?» И что-то про кино, сравнение с реальной жизнью...
Свердлину не хотелось общаться с Терехиным — особенно по телефону. Хотя бы потому, что он был тем человеком, а скорее объектом, слышавшим из генеральских уст рискованные речи о допущенных ошибках. Для кремлевского охранника Николай был загрузочной дискетой, в нем сидел этот самый загрузочный сектор, раскрывающий характер Крапивина, взбунтовавшегося против Системы. У Свердлина даже сложилось мнение, что именно Терехин был отцом-изобретателем террориста, знал как сильные его стороны, так и слабые. Он находился в стороне и пытался предугадать очередной шаг своего детища, ступившего на путь самоусовершенствования. И сам порой походил на бездушную машину: в нем проглядывали черты сразу двух Терминаторов — хорошего и не очень; он был и охотником, и спасателем. И эти мысли собрали на лбу генерала морщины, которые глубиной и рисунком точно совпадали со складками на челе Терехина.
«Вдруг он напал на след снайпера?» — подумал генерал. Но тут же отогнал эти мысли прочь.
Терехин глянул на часы: осталось сорок минут до появления президентского эскорта. Плюс-минус десять минут. Возможны задержки в аэропорту, но только не на пути следования кортежа. Он проедет строго по графику, секунда в секунду, промчится под бесчисленными рекламными баннерами, которых в Самаре было больше, чем в Москве.
Сорок минут — много и мало. Но как определить ту минуту, когда придется вынуть из кармана мобильный телефон и набрать номер?
«Исчерпал лимит. Хватил через край». Вот уже во второй раз за эти дни к Николаю пришли знакомые мысли. Или вернулись. Да, они вернулись и точно сказали: конец. Конец игры, гейм овер.
«Восьмерка» стояла в двадцати метрах от подъезда высотки, где занял позицию для стрельбы снайпер. Пока Терехин не видел того, что прыгало, плясало, ходило ходуном в оптическом прицеле. Он видел другу10 картину, себя, летящего кувырком по служебной лестнице. На каждой ступеньке он оставлял по звезде, с каждой ступенькой звезды становились все мельче. «Кто ты по званию, урод? Ни одного просвета!» Вот он докатился до «литера»-спецназовца, сбросил погоны... и стал простым человеком. Но легче не стало. Потому что ему — вот сейчас, в эту минуту, когда до проезда эскорта осталось всего полчаса, — нужно набрать номер и сказать «пару ласковых» генерал-майору Свердлину.
Вот этот момент.
— Александр Семенович, Николай Терехин беспокоит.
— Ты где?
— Неподалеку от огневой точки снайпера. Я...
— Снова потянуло на любимое место? Ну, раз ты там, проследи за порядком на своем повороте. У тебя есть полчаса времени.
— В смысле?
— Разве воспитанников «Ручейка» еще не привезли?..
В это время генерал готовился сесть в свой джип и, пользуясь минутой свободного времени, отдавал последние распоряжения. Ровно через минуту его скует на мгновение холодом, а сердце замрет в груди. Но он привычно расслабится: «Устал...»
Николай увидел воспитанников, когда проехал метров двести и взору открылось то, что скрывали от него дома и высоченные деревья. «Проследи за порядком. Чтобы на дорогу никто не выскочил...» Если что-то и могло выскочить, так это сердце Терехина. Изуверский ход генерала не подлежал оценке. Какой-никакой оценке подлежали мысли Николая. Он знал — он-то наверняка знал, что снайпер не станет стрелять сквозь живой щит, но не был уверен, что об этом знал Свердлин. Противоречие, даже не одно, а два: выстрелит или нет, а если выстрелит, то... Крапивин мог нажать на спусковой крючок — сдадут нервы и выстрелит. Именно этот шаг генерала мог подтолкнуть Виктора к безумству, к отчаянию. Такое чувство, что генерал хочет крови, жертвы — ребенка ли, президента, ему все равно. Все это не так, но куда выкинешь эти мысли?
Именно они и грязный ход, который нельзя было назвать даже ударом исподтишка, и подтолкнули Терехина к логическому шагу. Он враз встал на сторону снайпера-террориста. Не мог не встать. На сей раз — окончательно и бесповоротно.
Полковник остановил машину и бросился через дорогу. Как раз в тот момент, когда воспитатель отдал команду, и глухонемые дети прорепетировали приветствие. Невнятные и гортанные выкрики подняли волосы на голове Николая. Он испытал такой ужас, что невольно схватился за голову, затыкая уши. Он в это время завидовал глухонемым воспитанникам.
Его спасло служебное удостоверение, когда два гаишника выросли перед ним с автоматами на изготовку.
— Уводите детей! — прохрипел Николай. — Я полковник ФСБ. Быстро!
«Уходите, уходите», — мысленно поторапливал детей снайпер. Он узнал в человеке, стоящем буквально во главе эвакуации детей, полковника Терехина. Что испытал при этом Близнец, словами объяснить невозможно. В голове и груди вихрь эмоций: Николай знает, что снайпер на огневой позиции, и он уводил детей по нескольким причинам. И обе были понятны Близнецу. Одних он спасал, а другого освобождал. Он резал путы на руках стрелка, который слышал мысленное послание Николая Терехина: «Стреляй, стреляй, Витя!» И если один принял решение на выстрел, то второй выписал на него санкцию.
Напряжение было настолько велико, что Близнец буквально видел цель боковым зрением. Он полностью контролировал себя. Он не смел даже прикоснуться к защитной скобе, не говоря уже о касании пальцем спускового крючка — при том что все пять патронов пока что покоились в магазине. Давление на спусковой крючок было настолько несопоставимым с устрашающей энергией пулиг что это было сравнимо разве что со взмахом крылышек бабочки и центром смерчевой воронки.
— Стреляй, в бога мать! — сквозь зубы бросал Терехин. Он находился не на одной из центральных улиц города, а словно на поле боя, где свистят пули, рвутся снаряды; там, где ты веришь товарищу, а он верит тебе. «Литер»-спецназовец, соскочивший с покосившейся фотографии, которому вот сейчас было плевать на трупы оперативников в клюевской квартире, подвел к автобусу мальчика лет восьми и помог подняться в салон. На вопросы воспитателя и гаишников коротко и тяжело хрипел: «Вопрос безопасности». Он имел кабинет на Лубянке, а не на улице Соколова, чем снял иные вопросы — о правомочии.
Воспитанники «Ручейка» заняли места в автобусе, и Терехин поторопил водителя:
— Давай, поехал, быстро! — Глядя вслед удаляющемуся автобусу, бросил гаишнику через плечо: — А я здесь останусь. Интересно.
И пошел на откровенную дерзость, бросая в лицо Свердлина перчатку и мысленно комментируя: «Выбор оружия за мной». Он набрал его номер и отрапортовал в присутствии гаишников:
— Товарищ генерал, ваше задание выполнено. Мне помогали два работника самарской автоинспекции — они рядом со мной. Прошу отметить их в приказе. — Николай вопрошающе округлил глаза: — Как ваши фамилии, ребята?..