Убить ворона
Шрифт:
Турецкий шутливо дернул девушку за хвост:
– Надюха, дурочка. Чего это ты придумала – соблазнять пожилого, усталого мужика? Тебе нужно отдохнуть, отойти от всего этого кошмара. Ведь так? Ты же хорошая девчонка. Что тебя мучает? Ну, чего ты куксишься?
Надя уселась на подлокотник кресла и заплакала:
– Ага… Вы такой умный, положительный, а я плохая, никчемная. Все у меня наперекосяк. В институт не поступила, родителям не пишу, они меня уже искать приезжали – я убежала. Я отца ненавижу – он мне всю жизнь испортил. Теперь еще это… – Надя заревела белугой, в голос, навзрыд. – Я боюсь. Не выгоняйте меня! Помогите!
– Не сомневайся, девочка, я не брошу тебя. Иди помойся, убери эту боевую раскраску, приведи себя в порядок, а я пока сварю кофе. Ты хоть спала сегодня?
– Не-а!
– И я – не-а.
Пока Турецкий занимался хозяйством, Надя плескалась в ванной и выскочила оттуда посвежевшая, с капельками воды на веснушчатом носу:
– Я тут в ваш халат забралась. Не против? Как здорово все-таки иметь горячую воду в квартире. Прямо человеком себя чувствуешь. У меня, наверное, никогда не будет такой ванной.
– Будет, все у тебя будет, Надюха. Чего ты раньше времени крест на себе ставишь?
Девушка помрачнела, боком, несмело опустилась в кресло и кинула голову на руки:
– Спасите меня, Александр… Борисович. Я запуталась. Вы меня тогда предупреждали, но я не решилась… А теперь все еще страшней повернулось. Вокруг меня смерть ходит, а я одна, никому не нужна, не с кем посоветоваться. Выпить у вас нет?
– Тебе хватит, Надя. Принимать нужно на веселую голову, а не по поводу невозможности решить свои проблемы. Так ты совсем увязнешь и никогда не выберешься. Давай рассказывай. Знаешь, я однажды в детстве книжку у дядьки украл, потом страдал, мучился, перепрятывал ее, спать ночами не мог. А когда эту самую книжку нашли, ругали меня, мать даже ударила разок по шее. Но ты не представляешь, какое я облегчение испытал, когда унесли от меня эту неправедную книжку. Сейчас странно даже, чего ради меня бес попутал. Наверное, чтобы научить. Попасть в дурную ситуацию может любой – это ты навсегда запомни, – а вот выйти из нее – только сильный человек, личность. Поняла?
Надя долго молчала, слушала, раскрыв широко глаза, верила, но сама решиться на поступок не могла. Надо было как-то ее подтолкнуть.
– Иди домой! Поздно, день у меня завтра тяжелый, а я тут воспитательные беседы с тобой веду. Не доросла ты еще, я вижу.
Надя снова заплакала, но как-то обреченно, тихо и просветленно.
– Я виновата в смерти Алексея Сергеевича. Вы правильно поняли, я наврала, все наврала в показаниях. И сначала, и потом.
– Рассказывай,– подталкивал Турецкий девушку. – К директору вечером прибежал сын?
– Да, я уже собиралась уходить. Алексей Сергеевич, возбужденный такой, что-то все ходил по кабинету, руки потирал, курил, как всегда; приговаривал: «Мы еще повоюем». Я сидела у себя, когда влетел молодой человек. Его я почти не знала, пускать не хотела, но он закричал, слюной брызгал. Но вы же помните, я не из робкого десятка – порой как баран упрусь. От таких делегаций крутых Алексея Сергеевича спасала! Ой-ой-ой! А тут пацан сопливый. Мы чуть не подрались. И я бы, конечно, его переломила, но вышел отец. Такое началось в кабинете у директора – святых выноси. Сын угрожал, что он убьет его. Я сидела, слушала, мне на моем месте отлично было слышно. В общем, как в кино! Потом сын выскочил, обернулся и крикнул в дверь: «Все равно ты умрешь».
«Наверное, бедный мальчишка до сих пор клянет себя за эти слова и поэтому искренне считает, что убил отца», – подумал Турецкий. Надя снова замолчала. Она подступала к самому сложному моменту своего рассказа и оттягивала его, как ребенок, закрывающий глаза перед тем, как окунуться в холодную воду.
– Потом пришел еще кто-то? Сразу после мальчишки? След в след?
– Да, – одними губами выдохнула девушка.
– Кто? Савельева? Резник?
– Откуда вы знаете? – Надя смотрела на Турецкого, как на фокусника, который только что проглотил огонь. – Да… Пришел Михаил Ефимович… Я не слышала их разговора. Только однажды директор вскрикнул: «Бурчуладзе?!» Я еще запомнила – странная такая фамилия. А потом стук. Резник выскочил перепуганный: иди, говорит, Надя, взгляни. А там уже все…
– Что – все?
– Алексей Сергеевич упал… за окно. Резник мне сказал: на нас подумают. Я стояла, как ватная, а он сразу стал все на место ставить, платочком все стаканы протер, чтобы отпечатков не осталось. Потом тетрадку какую-то достал…
– Это он листок из школьного сочинения на стол подложил?
– Ну да. А потом, говорит, реви, Надька, как резаная, наша совесть чиста. И молчи. Чмокнул меня в щеку и ушел. Это он его из окна выбросил. Роман у меня с ним был… – Надя больше не плакала, но ее глаза, покрасневшие от слез, приобрели какую-то трагическую, мутную окраску. Она казалась еще сильнее опьяневшей, чем тогда, когда постучалась в дверь Турецкому. – А потом Резник пришел, говорит: попадемся мы, Надька. Тебе надо про сына все в милиции рассказать. Я и изменила показания. Помните, вы спрашивали.
– Ложись спать. Я и так обо всем догадался. О другом завтра поговорим.
Надя устроилась на постели Александра, а сам он прикорнул в кресле.
Значит, вот как было – Лебедева попросту выбросили из окна.
Глава 54. ЛАБОРАТОРИЯ
Теперь у Александра была главная забота в Новогорске – Савельева. Для начала он решил отправиться к ней домой, чтобы еще раз осмотреть квартиру. Что-то больно много из этой квартиры выходило всяких сюрпризов. Может, и на этот раз повезет.
В комнатах царил беспорядок, оставленный после обыска. Турецкий еще раз просмотрел ящики письменного стола, фотографии, книги, документы, даже заглянул на антресоли. Но ничего интересного не нашел.
Зазвонил телефон. Турецкий трубку не поднял. Он тут не хозяин. Звонки, впрочем, быстро прекратились.
"Что я здесь ищу? – сел в кресло Турецкий. – Чего я тяну, в самом деле? Мне стыдно, что я предал, да, предал эту женщину? Да, наверное. Как я давеча учил Надю: только сильный человек может и так далее… Не такой уж ты сильный, выходит, московский «важняк».
Турецкий тяжело поднялся и шагнул к выходу, когда в дверь вдруг позвонили.
Александр инстинктивно достал пистолет и рывком открыл дверь, оставаясь чуть в стороне с направленным на звонившего пистолетом.
На пороге стоял изможденный мужчина. Лицо его заросло щетиной, сапоги и куртка были заляпаны грязью. Турецкий не сразу узнал в нем штурмана Савельева, хотя его фотографий в прокуратуре было предостаточно.
Савельев в первое мгновение, увидав пистолет, невольно отшатнулся в сторону и замер.