Убить ворона
Шрифт:
– Да как ты это знать можешь?!
– Могу. Слишком ты нажимал, что не один был все время. Ведь мог ты мне про крысу рассказать, что ты ее в одиночку истребил? Или шоколад – не сказал ведь, что сам, а друг надоумил. И с каким почтением ты об этом друге говоришь! Ей-богу, жалею, что мы с тобой не в друзьях.
– Мне легавые никогда друзьями не были.
– Все ты дерзишь, Чирков, огрызаешься.
Болотов вспомнил, что в пятницу родительское собрание, и вздохнул.
– Плохи твои дела, Витя. И у друга твоего тоже будут неважнецкие.
Чирков с яростью воззрился на Болотова.
– Да, у меня есть друг, – сказал он внешне спокойно, – только тебе его, шкура, никогда не поймать. Не допрыгнешь.
Болотов опять вздохнул, привычный к экспрессивным выходкам подследственных.
– Нет уж, Чирков, у меня, знаешь, свои принципы есть. Я с детства решил со злом бороться и зло искоренять. Чтобы потом настал коммунизм или рай божий – какая разница. И уж в какой форме зло ни предстанет, я его душил и душить буду. Ты знаешь, – доверительно обратился он к Чиркову, словно не замечая лютой ненависти его мины, – ты мне даже не особенно-то интересен. Ты, парень, заблудился. Тебе, можно сказать, не повезло. А вот кто тянул тебя по лабиринтам жизни – вот кто меня интересует. Этот твой друг по детскому дому, товарищ школьных игр и первых преступлений. Вот им-то я и займусь. А свои сказки ты теперь будешь рассказывать другому следователю. Может быть, тебе еще удастся произвести впечатление. А рассказываешь ты ничего… Ираклий Андроников… – сделал Болотов попытку пошутить.
– Не было у меня никакого друга, – угрюмо повторил Чирков. – Для тебя, считай, его и нет вовсе. Ты что хочешь делай, правдолюбец, а его ты не накроешь.
– Был и есть. Если бы не твоя истерика, мы бы еще долго голову ломали, – понуро признался Болотов.
«Действительно, мог бы раньше сообразить», – сказал он себе.
– И как ты его сыщешь? – спросил Чирков.
– Для начала займусь архивами в Яхроме, потом разыщу того пацаненка, которого ты, добряк, пощадил. Может быть, там что-то интересное для нас обрящется. Как веревочка ни вейся, а все кончик будет. О результатах моих поисков узнаешь по ходу дела.
– Да не будет никаких результатов, – издевательски сообщил Чирков.
– Будут, Витя, будут. Ты вот сказочник заядлый, а все в толк взять не можешь, что добро, оно всегда сильнее, чем зло. Я в это верю и пока не ошибался. Так что прощайте, Чирков. Так сказать, счастливо оставаться.
Чиркова увели, а Болотов еще некоторое время посидел один, припоминая последние допросы, прежнее колдовское обаяние бандита, почти гипноз, и нынешнюю свою апатию. Постепенно мысли его, однако, выровнялись, он вновь стал думать про отпуск, про родительское собрание в пятницу, и, кажется, жизнь его поворотила с ложного пути и вновь вышла на прямую, ровную дорогу.
В это же время арестант Чирков разговаривал со своим адвокатом Леонидом Аркадьевичем Сосновским.
– Я тебя спрашиваю, – с присвистом обращался к юристу Чирков, – что они могут знать про Яхрому? Что?
– Да ничего, – ровно отвечал Сосновский. – Я только не возьму в толк, почему вы так озабочены Яхромой. Ведь это, простите, такие темные времена, что вы и сами не упомните. И потом, почему вы решили, что следствие заинтересует ваша жизнь и деятельность от младенчества до семилетнего возраста?
– Я тебе сказал, что этот ублюдок из прокуратуры наводит стрелку на Яхрому.
– Это была, видимо, шутка… Вы изволили остроумно шутить с Болотовым, и вашу шутку поддержали. Я не понимаю, почему вы поддались на провокацию Меркулова и устроили, простите, истерику на допросе.
– Да какая шутка?! – гремел Чирков. – Я уверен, что этот Меркулов уже всю Яхрому исковырял…
– Да там ковырять нечего. Детский дом расформирован, после пожара в восемьдесят девятом году сгорели архивы. Восстановить, откуда вы появились в детском доме, кто были ваши родители, представляется весьма и весьма затруднительным.
– Но возможным?
– Для современной криминалистики нет ничего невозможного. Тут вопрос желания и заинтересованности…
Чирков выругался.
– Но во всяком случае, – утешительно продолжил Сосновский, – на расследование уйдет немало времени. При тупости Болотова – в три раза дольше, чем требуется. За этот срок вы уже будете на свободе.
«Или в преисподней», – подумал он про себя не без удовольствия.
Чирков завыл.
– Да не во мне дело, не во мне…
Сосновский величественно промолчал. Чирков тоже молчал, собираясь с мыслями.
– Вот что, – сказал он наконец, – теперь быстро, что тебе известно про сиротку.
– Какого сиротку?
– Ну, этого мальца, которого я тогда не кончил.
Чирков повторил, стуча на каждом слове кулаком по столу:
– Почему я его не убил?!
Сосновский улыбнулся:
– Здесь я все выяснил. После того как вы изволили умертвить полдюжины – как проницательно догадалось следствие – из опасения выдать сообщников, мальчик семи лет, чье имя вам вряд ли интересно…
Сосновский достал из кармана записи.
– Гм… так вот, мальчик был доставлен в Институт педиатрии с тяжкой психической травмой… Вот… Согласно истории болезни, на почве пережитого шока стала развиваться прогрессирующая психопатия по шизоидному типу. К настоящему моменту молодой человек является постоянным пациентом пятнадцатой городской клинической больницы, двенадцатого ее отделения.
– И что? – угрюмо спросил Чирков.
– У него аутизм.
– Что это?
– Это значит, что ему безразличен внешний мир. Он с этим миром не общается вовсе, а если что-то говорит, то большей частью нечленораздельно. У него сильные нарушения речи и провалы в памяти. Все события, предшествовавшие вашему появлению в его жизни, как и многие последующие, начисто изгладились. Даже если он что и вспомнил бы – что невозможно, – то вряд ли смог бы это выразить в словах. Так что единственный свидетель недееспособен.
– Лучше бы я его тогда убил… – упрямо повторил Чирков.
– Да уж, его удел поистине плачевен, – согласился Сосновский. – Чем так жить, так лучше вообще не жить, – привычно добавил он свою пессимистическую присказку.
– Да я не об этом… Плевать, что он псих, вдруг…
– Никакие «вдруг» невозможны. Это для криминалистики нет тайн. А в психиатрии есть свои ограничения. Человеческая душа как была потемками, так и…
– Значит, псих молчит?
– Нем как могила.
– Лучше бы он сам был в могиле.